Янтарные глаза

«Лукас сделает это»,— наконец понимает Пинки. Он говорит серьезно. Он действительно уходит. Спокойно, обдуманно, совершенно хладнокровно он отсекает целую главу жизни. И только сейчас ее с полной силой поражает ужасная правда, что она больше не будет его видеть. «Боже,— звенит у нее в голове.— Если бы он только знал! Если бы мог знать, как точно его отец предсказал это решение! Что бы он сделал? Остался бы ему назло? Может, я еще могу остановить его, если скажу.

Так стоит ли мне сказать?!.»

— То есть… ты больше сюда не придешь, я правильно понял? — хрипло говорит Джон.

— О нет. Для меня было бы честью и приятным долгом пригласить вас всех на прощальный коктейль. Лучше после Ганимеда, чтобы Донна смогла пить,— улыбается Лукас.— Может быть, приду когда-нибудь прокатиться, если ты позволишь.

— Конечно, приходи в любое время,— заверяет его Джон, показывая ярко-белые зубы.

Он нерешительно берет Лукаса за плечо. И вновь извинения, целый ливень: ну же, мы же не расстанемся на такой ноте.

И Пинки цепляется за эту надежду. Надежду, связанную с письмом. Надежду вообще. Но ничего не говорит.

Пинки вздохнула. Да, так оно и было.

Оргкомитет на Ганимеде в конце концов отменил соревнования из-за трагических событий в Лат, потому в бар они пошли уже на той же неделе. И хотя они не прощались навсегда, Лукас, очевидно, чувствовал, что должен символически сжечь мосты, потому раздал им на память всю свою коллекцию плакатов и фотографий, с лаконичным объяснением, что они ему больше не понадобятся. Были там и предметы, из-за которых могла бы завязаться драка, но он четко продумал, что и кому отдаст, чтобы сохранить ценность, потому обошлось без кровопролития.

Особенно вожделенной была фотография Нргвека, знаменитого ссенского плазмолыжника. Это была жемчужина коллекции Лукаса, предмет всеобщей зависти еще с тех времен, когда он заполучил ее. Не каждому посчастливится неделю кататься по всемирно известной Алмазной трассе под руководством великого ссенского Мастера. Лукас был единственным из команды, кто попал к Нргвеку; а еще говорят, что знание иностранных языков не пригодится! Стереофото Нргвек подписал собственной рукой. ссенский знак, выведенный резкими, размашистыми линиями серно-желтого трехмерного пера, висел в воздухе у головы лыжника, как большая птица. Конечно, это был не корабельный ссеин. Знак Нргвека даже на первый взгляд выглядел значительно проще тех, что были в письме. Цена снимка взлетала до головокружительных высот, ведь не каждый осмелится вот так просто попросить подписи у ссеанина.

И эту фотографию Лукас отдал ей.

Все это было отличным предлогом хорошенько всплакнуть, чем Пинки и занялась в тот же вечер. «Как страшно, что человек меняется так незначительно — и что проблемы остаются теми же»,— заключила она теперь, стоя на смотровой площадке и ожидая, когда на трассу выедет очередная ее подопечная. «Он отдал мне лучшую фотографию из тех, что у него были. Донна и Грета тряслись над ней, но он подарил ее мне! Сколько женщин сочтут такую честь поводом для слез?»

На ее нетлоге зазвонил будильник. Пинки посмотрела на часы. Вот оно что, там сверху никто так просто спешить не будет.

— Девочки, уже двенадцать! Съезжайте к раздевалкам и идите на обед. В час встретимся у лифта,— выкрикнула она и с облегчением отключила микрофон.

Наступила пауза. Она могла сбегать за Лукасом.

Спросить, не хочет ли он случайно покончить с собой.

 * * *

Пинки увидела его прежде, чем успела пошевелиться: трасса теперь принадлежала ему. Она видела искры на краях лыж, когда он скользил вниз по склону над смотровой площадкой. Он приближался: Пинки слышала скрип лыж, затем три секунды тишины, в которой раздавалось лишь его прерывистое дыхание, когда он ехал мимо. Следом — дребезжание лыж, приземлившихся на трассу после короткого прыжка. Он ехал хорошо. Мастерски. Быстро.