Вдруг на глаза навернулись слезы — всего две, в уголках глаз, причем очень симметрично и деликатно. Без всякой шумихи они скользнули по лицу, обращенному к небу, по вискам и пропали в волосах над ушами. Лукас не пытался сопротивляться. Какая разница? Он чувствовал себя сгоревшим изнутри. И настала милосердная тьма.
Его мысли заполонили совсем иные звезды — звезды, которые он когда-то видел не из Корабля.
Из самого темного из всех мест.
* * *
Отец поднимает глаза от бумаги.
— Так вот что ты для себя выдумал, мальчик?
На его лице мелькает выражение, которого Лукас совершенно не ожидал.
Испуг. Сострадание. И настоящее замешательство.
«Он удивлен,— мрачно думает Лукас.— То есть я хватил через край». Но отступать нельзя. Он собирает в кулак все достоинство и расплывается в надменной улыбке.
— У меня нет лишних шести недель. Для меня выгоднее этот вариант, чем твои предложения.
Отец смотрит в его глаза с язвительной иронией.
— Для меня тоже, Лукас. Конечно, при условии, что цель моей жизни — нанести тебе травму посильнее, не так ли?
Его губы кривятся — ирония на мгновение сдает позиции и сменяется горечью. «Ему действительно жаль, может быть, он совсем не хотел, чтобы все зашло так далеко, и он от всего сердца теперь хочет простить меня,— думает Лукас.— Ну же, папа, сделай это, если хочешь удивить меня!» Но в этот момент глыбы льда вновь приходят в движение и маска возвращается на место.
— Так и быть, я принимаю твое предложение,— заявляет отец.— Я накажу тебя, как ты сам для себя выбрал. Но призн'aю, я бы к такой мысли сам не пришел.
— Я рад, что это произвело на тебя впечатление,— выдавливает из себя Лукас, стараясь не впадать в полное отчаяние.
Каникулы. Жарко и душно; воздух в комнатке затхлый и совершенно неподвижный. В ней нет кондиционера. Нет окон. Нет мебели. Камень и металл.
— Я бы попросил твой нетлог, Лукас.
Лукас без слов стягивает браслет. Вероятность, что отец забудет отключить ему доступ в Сеть, с ее множеством игр и фильмов, он оценивал примерно на половину процента, так что даже не разочарован.
На самом деле никаких чувств у него нет. Никаких мыслей. Только жуткий страх.
Пока светло, он осматривается и отмечает в памяти, что где лежит: бутылки с водой и ссенским чаем справа, ведро слева. Очень просто. Видеть ремни дрэина на щиколотках необязательно — они уже затвердели от жары как кусок высушенного дерева, и нет угрозы перестать их чувствовать. Оковы соединены длинным канатом, протянутым сверху по кругу. Ноги могут быть в полуметре над полом. Или он может стоять на одной. Или же на всем этом повеситься.