Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси

Но, прибыв в полюбившийся ей город, к своему изумлению застала Ярослава собирающимся… в Суздаль! Ингигерд даже разозлилась: он так и будет метаться из одного края в другой, забыв о семье?! Ярослав возмущения не понял, холодно пожал плечами:

– Я князь и ответствен за все земли, что под моей рукой! А они велики. Нужно – в Суздаль еду, а придется, так и в Тмутаракань!

Конечно, Ингигерд умна и прекрасно понимала, что он прав, но снова оставаться одной тяжело.

– Я с тобой!

– Куда? В Суздале голод и бунт, сиди с детьми в Новгороде, здесь спокойней.

Ингигерд закусила губу. Вроде и не ждал, и не рад, встретил наспех, простился тоже. Снова из закоулков полезло: а вот Олав Норвежский так бы не поступил, он нашел бы время для своей любимой Ингигерд! Умом понимала, что Ярославу не до милований на ложе, а душа требовала мужниного внимания. От сознания своей неправоты становилось еще тошнее и росло упорное убеждение: Олав лучше! Неизвестно в чем, но лучше! Наверное, во всем. Пройдет немало времени, пока княгиня научится быть прежде всего княгиней и помощницей князю, а пока Ингигерд была обижена на мужа.

Обиженных женщин нельзя оставлять в одиночестве, им в голову приходят ненужные мысли…

И еще одного не знал уехавший в Суздаль князь – ему не придется отправляться в Тмутаракань, князь Мстислав уже сам вышел на Русь!

Беда в Суздале

Осень была долгой, холодной и мокрой. Снег все не выпадал, а ночные заморозки успевали прихватить в мокрой земле посеянные в зиму семена, и днем таяло, и то, что не погибло от холода, гнило от воды. Было понятно, что озимых не будет. В Суздальской земле не шутя ждали голода.

Но и весна не порадовала, тоже мокрая и холодная. Летом не то что колоситься на полях оказалось нечему, но и зелень-то не везде поднялась! Сеяли едва не в воду, снова все мокло и гнило. Голод уже не просто угрожал, он стал страшной действительностью. Поля пустые, на огородах ничего не уродилось, накосить не смогли, скотину кормить нечем! Но главное, не было хлебушка, а без хлеба человек и с мясом голоден будет.

Суздальщина заволновалась. Вторую голодную зиму им не пережить, а уж о новом урожае и говорить нечего. Позже люди задумались: почему не пришло в голову попросить помощи у князя? Но не привыкли еще к киевскому князю обращаться, да и волхвы объявили, что нашли виновных. Удивительней всего было то, кого они таковыми назвали: старую чадь! Вроде колдовством самых зажиточных истребляется изобилие остальных, мол, особенно виновны бабы.

Отчаявшимся накормить детей голодным людям было все равно, зачем колдовство нужно женам богачей. Когда человеку плохо, а особенно плохо его детям, он готов обвинить кого угодно и в чем угодно. Если волхвы сказали, что виновны, значит, так и есть!

От Суздаля во все стороны покатился страшный вал. Множество жен и матерей тех, у кого в закромах еще сохранилось съестное, полегли от людской злобы. В селениях творилось страшное: обвиненных женок обезумевшие от голода забивали камнями, хоронить было некому, потому как родня либо сама лежала с раскроенным черепом, либо бросилась бежать, чтобы сохранить жизнь.

Но сколько ни били богатеев, хлеба от этого не прибавлялось. Когда разграбили и растащили амбары и закрома старой чади, голод навалился с новой силой. Матери, не в силах смотреть на мучения голодных младенцев, топили их в речке как котят, а самих матерей… забивали собственные мужья, чтобы накормить работников! Родичи стали бояться родичей, выживал только сильный.

Волхвы грозили новыми проклятьями и казнями, но исправить ничего не могли.

Когда по Суздальской земле прокатился клич плыть за хлебушком к болгарам, многие готовы были отдать все припрятанное на черный день золотишко. Да и как назвать то, что творилось, как не черным днем? Все выгребли по сусекам, из ушей женок последние сережки вынули, только чтобы купить вожделенный хлебушек!

– То-то болгары порадуются нашей беде! – усмехнулся рослый, но похожий на не кормленную с осени клячу детина, отталкивая шестом свою лодчонку от берега.

На берегу стояли, глядя ему вслед, три скелета, обтянутые кожей, – это женка все же пришла проводить кормильца к болгарам, а деток дома оставить побоялась, чтобы голодные собаки не загрызли. Правда, напади свора, и от нее самой толку было чуть, но все же верилось, что сможет защитить, отбить кровинушек малых.

Таких тощих и бессильных пол-Суздаля, а в деревнях и считать перестали. Все, что ни потребуют болгары, готова была отдать Суздальщина в обмен на хлебушек.

Но болгары не стали наживаться на беде соседей, цены не подняли, оставили прежними, да еще и, видя торчащие мослы оголодавших суздальцев, сыпали зерно с прибавкой сверх оплаченного.

Тот самый детина вернулся с хлебом, на обратном пути он больше всего боялся сесть на мель или еще как повредить свой утлый челн, потому не торопился, хотя сердце изболелось по родным. Этот смог спасти свою семью. Смогли и многие другие. Зерно, привезенное от болгар, дало жизнь суздальцам. Беда отступила, люди ожили.

* * *