Ярославичи

Уж как гордился Буслаев своим Мышкиным, а вот уехал же. Правда, не потянул за собой других, все родичи живут в Рыбинске. И как бы винясь за измену, нахваливал Мышкин за красоту крутых берегов, за красивые купеческие постройки с балконами, решетки к которым ковал отец, за сад, оркестр, набережную Волги, куда ходили гулять и встречать пароходы. Они ходили до половины июля, потом Волга мелела, работал один паром.

— Отец-то как, не уехал ли из Мышкина?

— Нет, он остался там. И похоронены с матерью там. Я каждый год, как приеду к брату, так и Мышкин обязательно навещу, поклонюсь могилам, посмотрю на решетки, какие ковал отец. Молчаливый, строгий он был. Ходил в сапогах, носил картуз, пиджачишко. Читать любил. Как в тридцать втором году создали МТС, он сразу туда работать пошел, Кузницу мы разобрали с теткой, на дрова распилили. А сколько всего в ней было ковано! И плуги, и бороны, и колуны, весь крестьянский обиход на этой кузне ковался. И вот какое дело: я-то почти не работал с отцом, мальчонкой был. Откуда только сноровка взялась? Ведь нынче все, что попросят, сделать могу. И ведра, коль нужно, дно вставить или самовар полудить, запаять что — со всеми бедами ко мне. Откуда взялось?

Вот это и был исторический опыт, который экономит энергию человека, способствуя росту его мастерства.

«Метеор» приближался к Мышкину. Мне показалось, что я хорошо знаю этот город, стоящий высоко, на левом, по течению, берегу, а мы к нему подходили справа. Напротив лежало большое селение Охотино, куда при Буслаеве ходил паром. Теперь уже не мелела Волга в июле. Из размахнувшегося моря вода едва умещалась в русло. Люблю высокие речные, продырявленные стрижами берега, желтые осыпи, пятисвечия молодых сосновых побегов. С пригорка стекает стадо беломордых коров. Прислушиваюсь к разговору двух пассажиров о рыбе.

— В Гаютине завод не успевает перерабатывать.

Разговор тем и привлек, что впервые сказано об обилии рыбы.

— Щуки, судаки, синец. Этот в завялке очень хорош. А судак лучше, когда он помельче, мягче тогда. В отличие от леща: тот чем больше, тем жирнее. Раньше на пристани продавали лещей.

— Теперь и на рынке не купишь.

Все же поругали время. Люди всегда оглядываются назад: мол, тогда-то было хорошо, не то что теперь. И наше время, наверное, будут также хвалить...

На деревянных перильцах, огораживающих дощатую площадку пристани, уселось несколько ребятишек, похожих на воробьишек. И нынче так же, как раньше, по рассказу Буслаева, приход парохода, даже, по-видимому, такого, как «Метеор», для них развлечение, короткий, насыщенный впечатлениями отдых от беготни, от ребячьих занятий. Большие суда здесь, в маленьком Мышкине, не пристают — очень уж мал дебаркадер, хотя на буклете, подаренном мне председателем Мышкинского народного музея В. А. Гречухиным, была изображена солидная пристань, с террасами и колонками.

Он, этот пытливый, отзывчивый человек, рассказал и легенду происхождения мышки, попавшей на герб их города, как он утверждал, более древнего, чем то событие, которое якобы послужило рождению названия.

Легенда же, местная, предупреждает Гречухин, повествует о том, что один из князей — его имя в разных источниках называют по-разному — охотился в этих местах и, устав, уснул на земле. Разбудила пробежавшая по груди его мышка, за которой ползла змея — их, кстати, и нынче немало в ярославских лесах. В честь избавления князь приказал срубить часовню, вокруг нее и разросся позднее город...

На «Метеор» взошли пассажиры, и среди них полная пожилая женщина с вертлявой, в бантиках, девочкой, в зелененьком новом платьице, с вышивкой на кармашке. В руке, приподняв напоказ, держала девочка сумочку — такие раньше называли ридикюлями, носили их, главным образом, на гуляньях, а по хозяйственным нуждам шли с кошельком.

Подвинувшись, я уступила им место рядом, на носу, а потом ушла в кормовой салон, туда, где вода плескалась за окнами, почти на их уровне, искрилась на свету, дробилась, взлетала веером брызг. Чувство движения было здесь особенно ощутимым.

Сезон отпусков и всяческих передвижений по Волге только что начинался. Народу на «Метеоре» немного, а в кормовом салоне и вообще никого.

Насмотревшись на продырявленные гнездами стрижей берега, на луковки церквей, выплывающие навстречу, на двускатные шиферные крыши селений, налюбовавшись лиловато-синими гладкими полосами воды с воронками под высокими берегами, где рыбачьи лодки казались бесплотными тенями, тихо скользящими по течению, на чаек, сбиваемых вдруг налетающим порывом ветра, отчего в их свободном полете появлялась какая-то обреченность, бессилие перед могучими силами стихии, соскучившись в одиночестве, я вернулась к мышкинским пассажирам.