Андрейка обитает у меня. Попытка вернуться в семью провалилась.
Распев домофона разбудил меня в половине второго ночи.
— Она долго кричала, устала и уже хотела успокоиться, и тут я ей сказал: «Успокойся»! — выдал Андрейка, перешагивая порог.
Фиаско он пытался подсластить хохмой. Свежий душок водки оскорбил моё нежное обоняние, но виду я не подал.
— Это ты сам придумал? — умение придумывать приколы вызывает у меня профессиональную зависть.
— Не, в «СПИД-Инфо» прочитал.
— Точное наблюдение. Чай будешь?
Чтобы худо-бедно обустроить быт, Андрей взял напрокат надувной матрас, привёз постельное бельё, мыльно-рыльные принадлежности и тапочки.
Второй жилец мне совсем не в тягость. Писательству он не помеха. Рано уходит, поздно возвращается. У нас с Андрейкой много накопилось тем для разговора, мы болтаем ночью, пока не окуклимся.
То и дело я кидаю взгляд на часы. Утро расписано по минутам.
Увертюра к «Извозчику» застаёт меня за уборкой постели. На экране мобильника неизвестный номер. Я нажимаю на зелёную кнопку, подношу аппарат к уху и тут же, как ошпаренный, отдёргиваю руку.
— Михал Николаич?! — самоуверенный бас рвёт перепонку. — Каблуков, следственный комитет!
У меня ёкает сердце. Что ещё?
— Здравствуйте, — лепечу я.
— Не слышу! Алё!
Я отзываюсь погромче.
— Здрасьте, — следователь снисходит до приветствия. — Приезжайте за своими вещами. Жду в течение часа.
— Сейчас мне неудобно, — виновато признаюсь я. — Можно в любой другой день?
— Не можно! Я с понедельника в отпуске!
— Но у меня сегодня… — и я рассказываю, что уезжаю, что у меня автобус в одиннадцать.
Жизнь отучила меня откровенничать. А тут вдруг язык развязался, словно под действием сыворотки правды.
— Обязательно сегодня! — следователь давит, как слон. — Нечего было кляузы писать! Успеешь на свой автобус! Полтора часа ещё!
График сломан. Я засуетился, проклиная нахрапистого следака. Проигнорировать его не могу. Одна вещь среди изъятых мне крайне дорога.
Постельные принадлежности летят в шкаф скомканными. Не до перфекционизма (днями открыл новое слово, заковыристое в произношении).
Оделся, обулся. Проверил, выключен ли газ и закрыта ли дверь на лоджию. А то тут есть любители погулять по перилам.
Куртка, сумка. Прощанье с котом. Усатый взирает строго. Здесь два варианта — он или в принципе мой отъезд не одобряет или укоряет за мельтешение, не красящее взрослого человека мужского пола.
Трижды плюю через левое плечо, покидая квартиру. Запираю дверь на верхний замок. Надо бы, конечно, и на нижний, сейфовый. Но Андрейку я ключом от него не снабдил.
Лифту не доверяюсь, вдруг застряну. Не имею права рисковать. Ничего, вниз — не вверх. К десятому этажу я подсаживаюсь на измену. Что-то не так, милостивые государи! Замедляю шаг, напрягаю разум. Чего-то не хватает… И на восьмом этаже до меня доходит. Я крою себя матом. Раздолбай!
Я ведь спецом мотался в центр, в фирменный магазин «ЛЭТУАЛЬ»! Где приторно любезная продавщица впарила мне дорогущий флакончик одеколона, который теперь туалетной водой полагается называть. И я в суматохе забыл из него обрызгаться!
Останавливаюсь. В глубоких раздумьях постукиваю кулаком по перилам. Нет, возвращаться — дрянная примета. Её никаким здоровканьями с отражением в зеркале не обезвредишь.
Уровня земли достигаю в отвратном настроении. Открываю подъездную дверь и зажмуриваюсь от нестерпимой белизны. Такой эффект даёт только первый снег при ясном небе, в котором после недель мокряди солнышко присутствует.
Выпавший снежок — знак однозначно добрый. Я делаю глубокий вдох, насыщая кровь кислородом. Чёрт с ним, с одеколоном. Ален Делон не пьёт одеколон![169]
Тормознув поток мыслей, я думаю, что вот такие перепады настроения — тревожный симптом, если уже не диагноз.
Вводная заставляет раскошелиться на такси. Ожидание «машинки», отправленной мне бодрой девушкой-диспетчером, заполняю просчётом дальнейших действий. Подстёгиваю мозговую активность затяжками уже третьей с подъёма сигареты.
Самым объёмным в «передачке» будет спортивный костюм. Невелика тяжесть, и всё равно лишняя обуза. Куда её пристроить? Может, сдать в камеру хранения? Точняк! Найдя решение, которое по плечу третьекласснику, я испытываю гордость за свой могучий интеллект.
Таксёр заломил полтос.
— В ваши чипыжи больше не поеду, — изрекает он с откровенно обвинительным уклоном.
Ни малейшего с его стороны уважения к персоне маршала, именем которого назван наш в муках рождающийся проспект.
Катим под разухабистый блатняк из стереоколонок.
— Хоп, мусорок, не шей мне срок![170]
— резвятся голосистые оторвы.В следственном отделе я иду от двери к двери по табличкам. О, попался, который кусался! «СтарЫй следователь Каблуков». Буква «Ы» жирно намалёвана поверх типографских «ш» и «и». Коллеги-приколисты постарались.
— Разрешите? — деликатно заглядываю.
— Стучаться не учили? — нарываюсь на упрёк приземистого брюнета с кичливой испанской бородкой.
Для двадцати с хвостиком у него пять-семь кэгэ веса лишние. Правила аксакала прокурорского следствия Беляшова насчёт стука в дверь юниору неведомы.