Иди ко Мне!

И вдруг я почувствовала, что ему до смерти надоело рассказывать байки про коммунистический рай. Мы взглянули друг на друга, улыбнулись и поняли без слов: в отношении к коммунизму мы одного поля ягоды. И что поделаешь, если советская власть устроила на Литовской земле «витрину коммунизма» для Запада и вбухивает в эту показуху миллионы, разумеется, российских рублей? Знакомиться дальше с показухой как-то расхотелось, и мы решили ограничиться посещением музея старого быта.

Это был даже не музей, а усадьба 40-х годов XX века, сохранённая в том первозданном виде, что даже казалось — хозяева всё ещё живут здесь или вышли отсюда на минуточку. Солнце золотило массивные брёвна старинного дома, построенного прочно, на века.

Дом осеняли зелёные кроны дубов, могучих, столетних и таких величественных, что вдруг вспомнились слова поэта: «Высокие деревья, как молитвы». Это была та Литва, в которую я влюбилась с первого взгляда. В памяти замелькали кадры из фильма — на красивых конях красиво скачут лесные воины, «мишкенайте», и воюют с большевиками за богатую вольную Литву. Конечно, в идейном смысле это были плохие «редиски», но сердце сочувствовало именно им.

А в доме, казалось, продолжалась жизнь. На громоздком деревянном ткацком станке хозяйка ткала ещё совсем недавно это толстое серое сукно, колючее на ощупь. Возле корыта с бельём — глиняный горшок с золой и мыльником (это трава такая). Мыло, оказывается, было слишком дорогим, и стирали такой вот смесью. На каганце — лучина для освещения дома. Но больше всего меня поразили самодельные спички. Да каким же надо обладать терпением, чтобы вытесать из дерева эти тонкие палочки! Уму непостижимо — на спичках экономят!

— Хозяин усадьбы был бедным человеком? — спрашиваю парторга.

— Это Йонас был бедный? — усмехнулся он. — Богаче Йонаса никого в округе не было. Олигарх был по-нынешнему. А потом пришла советская власть, и, как это сказать по-русски, взяли кота за ворота — ив тюрьму. Долго сидел, но вернулся довольным.

— Как — довольным?

— А вы сами с ним поговорите. Он рядом живёт.

Вот и не знаю, как рассказать о человеке, который вернулся из лагерей не то чтобы довольным, но благодарным жизни за её уроки. Однако по порядку.

Йонас очень обрадовался, когда парторг представил меня как писателя из Москвы, и тут же извлёк из сундука полсотни толстых тетрадей, исписанных таким мелким-премелким почерком, что стало понятно: он экономил бумагу.

— Я тоже пишу, — сказал он взволнованно. — Тут вся моя жизнь.

Парторг сразу заскучал при виде тетрадок и заторопился к гостям.

— Назовите любой год и любую дату, — торжественно объявил Йонас, — и я вам зачитаю, как прошёл этот день.

Я называла наугад годы и даты, а Йонас зачитывал летопись своей жизни: «15 мая. Восход солнца в 4.47». Это была удручающе однообразная летопись, где менялись дни и годы, время восхода и захода солнца, но неизменным оставалось одно — Йонас спал не больше четырёх часов в сутки, а остальное время неистово работал во исполнение любимого завета протестантов: «Трудолюбивые приобретают богатство» (Притч. 11, 16.).

— Говорят, вы были самым богатым человеком в округе, — спрашиваю Йонаса, — и некоторые даже завидовали вам?

— Да, мне многие завидовали, — сказал он, приосанясь. — У меня был железный плуг, а не деревянная мотыга, как у прочих. Я имел вторые штаны — настоящие, из магазина, а не эти колючие, из самодельного сукна. И в кирху я приходил в сапогах. О, все оглядывались: «Он в сапогах!»

Правда, в кирху, признался Йонас, он шёл сначала босиком, — берёг сапоги. И только неподалёку от кирхи, вымыв ноги в ручье, надевал свою драгоценную обувь.

Миф о богатой Литве, которую потом разорила Москва, рушился на глазах. Позже я специально поинтересовалась статистикой: 80 процентов населения довоенной Литвы были заняты в сельском хозяйстве, из них только 2 процента имели кожаную обувь, а остальные ходили в деревянных башмаках. Вот цены тех лет в переводе на натуральные продукты: один костюм — 3 тысячи литров молока или 16 тысяч 700 яиц. Одно платье — 15 кур или 10-15 килограммов сливочного масла.

— Я так хотел купить велосипед, — вдруг как- то по-детски жалобно сказал Йонас, — но за него надо было отдать пять коров! Разве можно себе такое позволить?

На условия жизни в лагере он не жаловался, привыкнув ещё на воле вставать раньше, чем зэки, спать меньше заключённых, а работать он умел и любил. Наконец, в лагере, как считал Йонас, ему повезло — он работал на огородах при зоне. Когда-то, единственный во всей округе, он выписывал сельскохозяйственный журнал, знал в теории новинки сельхозтехники и передовые приёмы агротехники. Как он мечтал воплотить это на практике! Но удалось купить лишь железный плуг. Зато на зоне он развернулся и выращивал такие рекордно высокие урожаи, что начальство удивлялось неистовому литовцу, готовому работать даже при луне. Йонаса поощряли, разрешая ему посещать лагерную библиотеку.

— Я всегда хотел учиться, хотел читать! — восклицал он. — Я читал в лагере. Я читаю сейчас!