Идиллии

Звезды в небе поредели и притаились в ожидании месяца, схоронившегося за окоемом. Живые угольки тлели под пеплом. Растянувшись под телегами, похрапывали возчики. Поблизости в поле темнели буйволы, лениво помахивали головами.

Не спится парню. Миновав возы, он направился к обрыву, под которым журчала река. Ему хотелось побыть одному.

— Была бы у нее охота… — невнятно произнес он. — Здешние парни пускай себе чешут языки на посиделках… Была бы у нее охота податься со мной… Она бы сидела в телеге, а я буйволов вел. Как свечереет, остановимся, костер разведем, а с зорькой дальше тронемся. Ни о чем она заботиться не будет, не дойдут до нее злые пересуды…

На край неба выплыл запоздалый путник-месяц, золотистая дорожка протянулась через облитую росой равнину. Тихий полуночный ветерок повеял над селом и лугами, дремотно зашептались листья. Одному лишь Бойко не спалось. Легко и сладостно было грезить в ночной тиши перед дальней дорогой, что ждала его с рассветом. А Койна, о чем думает она сейчас?

Видно, плохо затыкала Койнина мать щели на кроснах, когда ткала: три дня не унимались досужие языки, перемывая косточки ее дочери. В селе знали Бойко, все ему бывали рады. Стоило ему заиграть на свирели, как все, от мала до велика, высыпали на улицу. Каждый зазывал его к себе. И никто ничего зазорного в этом не видел. А Койна боялась на него глаза поднять, потому что ее отец первый позвал его к себе. Она заметила, что односельчане посматривают на нее косо. А после того как он проводил ее с посиделок домой, все словно с цепи сорвались.

Пуще всего боялась Койна, как бы людская молва не достигла отцовских ушей: ей было бы совестно посмотреть в глаза ему. По вечерам, когда дед Добри возвращался домой, Койна ловила каждое слово, сказанное отцом матери, поглядывала на него с опаской: не дошли, случаем, до его ушей людские пересуды?

Ей и в голову не приходило, что отец в свое время тоже был молод, взял свое у жизни и людские толки пропускал мимо ушей. У него было много детей, однако в живых остались только двое — и он, и бабка Добревица души в них не чаяли. В позапрошлом году они женили сына, и тот, дождавшись весны, подался в чужие края, польстившись на легкий заработок. В этом, бог даст, и Койну замуж выдадут. Живут они богато, но за богатством не гонятся. Сыну да дочери хватит, не будет в обиде и зять-примак.

Загорец пришелся старикам по сердцу. Хоть и не знали они, какого он роду-племени, но тому, кто приметил его кроткий взгляд, кто хоть раз слыхал его игру, — звуки, казалось, лились из глубины сердца — тому все было ясно и так… И дед Добри однажды, когда Бойко возвращался с извоза, попросил его остаться у них на время жатвы, помочь управиться с коситьбой.

Бойко согласился. Товарищи его, сгрузив привезенные бревна, поторопились воротиться домой: для жителей гор тоже наступала страдная пора. Бойко же отстал от них и свернул на проселок, ведущий в Стырмен. Пшеница на равнине уже созрела, деревья склоняли над дорогой ветви, отягощенные плодами, щедрая мать-земля была вся исполнена спокойного ожидания.

Повеял вечерний ветерок, нивы зашумели. Возчик поравнялся с поймами, откуда дорога сворачивала к селу. Кто-то вдруг окликнул его:

— День добрый, Бойко!

Он поднял голову и увидел на узкой тропинке, пересекавшей высокий коноплянник, деда Добри.

— Что это ты один, где же твои други-приятели? — полюбопытствовал отец Койны и пошел рядом с телегой.

— Да вот отвезли поклажу, — смущенно пробормотал Бойко, — и товарищи домой уехали — к сенокосу торопятся.

— А мы с сеном уже управились, — заметил дед Добри, — теперь вот жатва подоспела. Сын-то не вернулся, а работы будет по горло… Ты, к примеру, остался бы помочь?..

— Не знаю, право…

— Деньков на десять, — добавил старик. — Наших-то золотом осыпь — не уговоришь.

— Что ж, деньков на десять можно, — согласился загорец, в душе обрадовавшись. От зари до зари они будут вместе… Сам отец позвал. Теперь уж никто из стырменских парней…

Утром, лишь только караваны облаков поползли с горных склонов, дед Добри с домочадцами и Бойко выехали в поле, куда уже толпами стекались жницы. Солнце неторопливо катится по ясному небу, медлит, чтобы рабочий люд до сумерек управился с жатвой. Дружно сверкают серпы в проворных руках; пучки срезанных колосьев ложатся на стерню, сноровистые помощники вяжут их в снопы.

Нива деда Добри невелика, на нее хватило бы и одного вязальщика. Его старуха, сноха и Койна ловко орудуют серпами, а сам дед Добри вместе с Бойко вяжут снопы. Поодаль в люльке, привязанной к суку сливы, сладко спит внучка. Зерно, брошенное весной в рыхлую землю, дало тучные всходы, урожай уродился на славу. Один только Бойко работал без охоты.

— Не спорится дело, — сказал наконец он старику.

Дед Добри в ответ засмеялся.

— Полно пустое болтать, кто тебе сказал, что не спорится! Это тебе не буйволов погонять… Ну-ка оглянись, погляди!