Идолы театра. Долгое прощание

Онтология бывает разной, в этическом смысле – нести или не нести благо, нести или не нести зло. Стремление избавиться от любой онтологии перерастает в полную свободу от этики, в культ пустоты, которая тут же наполняется новым тоталитаризмом. Так, современное левое движение напрямую смыкается с постструктурализмом и постмодерном, входя в глобальный цифровой мир мультикультурного капитализма, в котором неолиберализм и либертаринство соседствует с подлинными фашизмом и нацизмом. Но как раз этого, либерального фашизма, коммунизм «не замечает». В итоге имеем двойной стандарт, двойной код, переименование вещей, типичный, например, для русской и украинской версий марксизма: его сторонники не могут ответить на вопрос, что или кого они не любят больше: западный олигархизм или «отсталую» Россию, объявляемую ими частью олигархата, причем, «худшей» его частью?

Чтобы избежать полного сведения «новых левых» до «бунта на продажу» в системе глобализма, где коммунизм обслуживает капитализм, необходимо выйти из этого абсурдного круга. Для этого надо избавить традиционализм от монструозного оскала обскурантизма и консерватизма. К сожалению, эта парадигма является недооцененной, хотя именно цивилизация, лежащая в основе традиционного видения, может составить альтернативу рынку и его искусственным землям, как националистическим, так и региональным. Традиционализм не тождественен ни национализму, ни глокализму. В отличие от глокализма, цивилизационные очаги как топосы наполнены культурными архетипами, которые локальностям не свойственны. Цивилизации не зависят от рынка: это порождения естественной исторической памяти, автономные смысловые пространства. В отличие от национализма, цивилизации никогда не определяются по этносу и крови: их параметрами являются язык, смыслы, духовные ценности, образование, воспитание и культурные универсалии.

Таким образом, традиция как приобретенное и передаваемое через поколения устойчивое культурное качество не тождественна этносу и не тождественна локусу. Речь идет о трансляции культуры, о её исторической диалектике. Традиция лежит в плоскости парадигмы времени, но по вертикали центростремительного схождения может вполне ниспадать в синтагму пространства и метафизики, в архетип.

Объясним подробнее. Совокупность традиций формирует цивилизационный топос – гештальт. Рефлексия цивилизации не имеет ничего общего с консервативной отсталостью мышления, с косностью и закостенелостью: наоборот, в мире, где либеральная цензура давно имеет признаки деменции, традиция превращается в революцию.

Революционный потенциал традицию раскрывается через человека: когда субъект всякий раз критически переосмысливает традицию или переживает её как личный поэтический миф, традиция «очеловечивается». Она становится живой, и мы имеем дело с прошлым, которое рождается в будущем, с будущим, которое рождается в прошлом. Так, в Ветхом Завете глаголы, фиксирующие прошедшие события, нарочно используются в форме будущего врмени, намекая тем самым на универсальность описываемого действа, его трансцендентность и вне-находимость в качестве структуры по отношению к темпоральному потоку истории. Субъект является носителем индивидуального бессознательного, основу которого составляют фантазмы, и коллективного бессознательного, основу которого составляют архетипы. Включенная в личное, интимное переживание, традиция оказывается субъектностью: разрывом с неминуемой и репрессивной диалектикой времени, радикальным разрывом с символическими цепочками и потоками, вакуумом в структуре. Так рождается консервативная революция.

Итак, если либерализм перестал выполнять функции обеспечения свободы, оппозиционный ему традиционализм взял на себя это предназначение. То, что раньше было контркультурой, становится властью или апроприируется ею. То, что раньше было властью, теперь находится в атакуемом положении контркультуры. Гегемония и оппозиция поменялись местами. Оппозицией в мире либеральной гегемонии является традиционализм. Вот почему Россия для мира – это Иное, слишком Иное,

принципиальная контркультура, со всеми признаками свойственных бунту непредсказуемости, ярости и бескомпромиссной азартности. Она несет традицию как избыток, как ту естественную землю, что противостоит искусственным локусам крови, почвы, рода, этноса и рынка.