Идолы театра. Долгое прощание

Глобализм, превративший субъективность в эгоизм, а диалог – в «толерантность», изо всех сил пытается подменить собой космизм, предлагая новых идолов театра. Так зарождается космополитизм – идея всеобщности мира, основанная на всеобщности рынка, которая отнюдь не тождественна всеобщности человечества, потому что рынок предполагает иерархию ядра и периферии глобальной экономики, а не справедливость и солидарность. Небольшая группа финансовых элит пытается управлять человечеством на основании воспитания удобной для себя постмодерной генерации «трех Т» – креативного класса, живущего ценностями «толерантности, технологий и таланта»[61]

, которые обеспечивают им соответствующие символический капитал и рукопожатность в высокой тусовке. ЗТ-класс предполагает себя в качестве носителя космополитического мироощущения, которое по факту оказывается сугубо партикулярным: ведь оно выражает волю небольшой группы управленцев с мировыми амбициями. Космополитизм не тождественен космизму, основанному на метафизическом чувстве всеединства, подобно тому, как театр не тождественен идолам театра, локус не тождественен топосу, а искусственно созданный участок суши – естественному пространству. Топос вырастает из Реального, заложенного в архетипе и гештальте. Локус же – из Символического, заложенного в идолах рода и рынка.

В свете функционирования локусов в едином глобальном мире огромное беспокойство вызывает вопрос границ. Какие границы важнее? Природные или правовые? Кто устанавливает правовые границы? Как совместить цивилизационные кордоны с юридическими? Общество сетевой экономики является сетью – ризомой. Ризома вообще не предполагает никаких границ, поскольку лишена структуры. Скользящие означающие ризомы непрерывно «плывут» в потоке времени, игнорируя пространственные водоразделы. Казалось бы, в информационном обществе горизонтального контроля, где все другие друг другу – другие, где иное является иным по отношению к самому себе в непрерывном процессе деконструкции, среди такого выворота и изворачивания, не может быть никаких устойчивых бинарных логик в стиле «свои – чужие».

Трансгрессия является преодолением границ. Но, несмотря на динамику и трансгрессию, вопреки второй космической скорости, с которой течёт темпоральность в постмодерне, последний оказывается массово локальным, строго разделенным на хабы, секторы и кластеры, созданные с целью разделения и властвования. Ризома предполагает наличие невидимой и такой же плавающей и децентрированной структуры своей организации и руководства. Центр не является центром и одновременно является им. Центр – это имплицитно единый рынок, гарантом самовоспроизведения которого является эксплицитное многоообразие культур, локусов, контекстуальных пакетов морали и т. д. Либеральная цензура рынка, как и либеральная власть и пропаганда, – неуловима и гибридна, диффузна и рассеяна в своих иносказаниях и кодировках. Наличие верхнего хаба управления придает ризоме вид скрытой иерархии, которая распадается на глазах и не дает себя «поймать», но, тем не менее, именно этот фактор контроля говорит нам о том, что сетевое общество – это не просто симулякр. Это – пустота бессознательного, апроприированная символами и цифрами бездна.

Автономизация регионов как искусственных земель глобального мира начинается с некого виртуального имиджа – симулятивного бренда региона, созданного при помощи дигитальных технологий. Автономизация предполагает ослабление бюрократического контроля над регионом со стороны национального государства. И здесь, чисто по постмодерным лекалам, размывается грань между экономической, политической и культурной автономией региона, и дело доходит вплоть до поощрения регионального сепаратизма. Западная политика регионов, ориентированная на культ идентичностей, была бы весьма привлекательна для поддержки субкультур тех локальностей, на которые оказывают давление государство с моноэтнической политикой, например, для защиты Донбасса от Украины.