Идолы театра. Долгое прощание

Первые размышления об экранной культуре как определенном способе бытия человека перед экраном появились в 1895 году, с момента появления кинематографа. В его рамках задается визуальный канон экрана – движущееся изображение. С появлением новых дигитальных технологий изображение можно было не только отражать, но и создавать новое, накладывая гибридные формы друг на друга. Это вызвало эффект тотального захвата

мира экраном. В сфере политики это обозначилось как всепоглощающая семиотическая война за власть на огромном социальном экране сетевого общества. В сфере экономики – это тотальный захват мира экономикой свободного рынка и технологических зон. В сфере культуры происходит установление монистической идеологии глобализма – одной из самых жестких форм волюнтаризма. Говоря языком Фукуямы, экран – это конец истории и воображаемая «смерть» идеологии, когда видимое прекращение идеологических противостояний стало гомогенным господством только одной идеологии – либерально-демократической, – которая и была идеологией экрана, говорящей посредством экрана, интерпеллирующей через экран, использующей экран в качестве якобы «аполитичного» прикрытия, в качестве арт-маски.

Связь идеологии, искусства и техники в экранной культуре привела к тому, что экран начал отражать всю инфраструктуру постмодерной эскалации цифровых технологий, но при этом сохранял инерцию художественной супер-струк-туры фотографии: зеркала, взгляда, оптики.

Говоря языком марксизма, развитие экономического базиса опережало развитие идеологической настройки. Говоря языком теории медиа, инфраструктура не совпадала с супер-структурой. И не совпадает до сих пор. Базисная инфраструктура экрана представляет собой цифру. Цифра – апогей кибернетического контроля, концентрат его Символического. Цифре безразлично, какую форму принимает гибридное изображение: человека, ящерицы или геометрической фигуры, она может сохранять коллективное сознание в любой конфигурации, хоть в капсуле. Это – абсолютное торжество идеальной платоновской математики, некогда воспетое в свободном рынке Мильтона Фридмана. Надстроечная супер-структура представляет собой видеоизображение. Экран повторяет стадию зеркала Лакана, когда младенец, поднесенный матерью к зеркалу и испытывающий нехватку идентичности, травму, кастрацию, идентифицирует себя с собственным отражением как с идеальным Другим – предметом фантазмов (petit а), в означающих которого он самоопределяется[102]

. Самоопределение «Я» происходит под влиянием внешних объективных сил, которые выступают отчужденными проекциями того же «Я», порождением внутренней субъективности, перенесенной на внешний мир. Человек играет роль для Другого, но этот Другой – он сам: так происходит идентификация с Тенью, слияние с двойником. Экрана – это оптика взгляда Другого – идеального или демонического собеседника в сети, врага или друга, носителя хаоса или космоса, нашего же хаоса и нашего же космоса. Вот почему нас так пугают изображения без аватарок: они лишают нас спасительного очаровывающего взгляда, в то время как инерция визуалистики экрана диктует его необходимость.

В 1947 году Сергей Эйзенштейн заговорил о смене кино телевидением, которое осуществило максимальное на то время сжатие пространства и времени[103]

, «тут» и «теперь», «крупным планом», породив публицистическое мгновение конечности – застывшего и одновременного движущегося в темпоральности локуса реальности, ориентированной на субъекта. Медиа начали стремительно индивидуализироваться. Изменяется структура хронотопического общения. Максимального масштаба компрессия достигает в эру информационных технологий, когда начинается полное овременение пространства и устанавливается киберконтроль. Миг конечности лишается своего онтологического начала: он перестает быть поэзией, катарсисом, Dasein, которые обеспечивало фильмическое состояние субъекта перед большим экраном в кинотеатре как перед зеркалом. Отныне субъект замкнут в капсулу индивидуального бытия за компьютером: его пространство превратилось в точку, нанизанную на время и движущуюся вместе с ним. Движение времени, информации и капитала представляет собой амбивалентную смесь – это и динамика, и устойчивость (конечность) – мифологический миг застывшего «вечного настоящего».