Но сейчас этого спокойствия нет. Трагедия – жанр, который не имеет счастливого конца. Мы будем играть спектакли, введем других артистов – у нас половина труппы его ученики, мы будем ездить на гастроли. Но все это без Альберта Филозова.
Валерий Белякович
Фамилию Белякович я услышал, когда был студентом ГИТИСа. Обычно младшекурсники хорошо знают старшекурсников, но это был тот редкий случай, когда старшекурсники с интересом следили за своим младшим собратом. Валера был студентом мастерской Бориса Равенских, и все знали, что надо обязательно идти смотреть его очередную экзаменационную работу.
Уже потом в профессиональной нашей жизни я часто видел его спектакли – было ли это в созданном им театре «На Юго-Западе» или «Комедiи» в Нижнем Новгороде, смотрел, естественно, работы студентов мастерской профессора Беляковича в ГИТИСе и не могу сказать, что какие-то из них особенно меня поразили или потрясли. Впрочем, о его эстетике, художественных приемах, находках расскажут театроведы. Мне всегда был интересен сам Белякович как личность, как человек, как персона. Вообще с годами разделение на «выдающийся человек» и «выдающийся профессионал» для меня стало перевешивать в пользу первого. Белякович, прежде всего – высокохудожественный человек. Заразительный, убедительный, бесконечно обаятельный. Невероятно харизматичный. Все, что он говорил, рассказывал, то, как он импровизировал, сочиняя на ходу какие-то истории, случаи, комментарии – все было актом высокого творчества, от которого невозможно оторваться.
Были вещи, которые я не понимал. Например, его творческая дружба с Татьяной Дорониной, в театре которой он ставил спектакли. Были какие-то роковые параллели наших биографий. Как заход в театр Станиславского, из которого выгнали сначала меня, а много лет спустя и его.
К нам в театр он приходил безотказно на все клубные вечера. И всегда становился главным и самым сильным участником вечера. На СТИХиИ потрясающе читал Есенина. На вечерах байки доводил всех буквально до смеховой истерики циклом рассказов про маму.
19 октября в лицейский день мы проводили «Хулиганскую СТИХиЮ». Он в очередной раз зачитывал «мамины рукописи» – и снова это был лучший номер программы. Говорю так не потому, что Валеры больше нет – это было произнесено сразу же после его выступления всеми, в том числе и участниками. К счастью, этот клубный вечер снимал телеканал «Театр». Поэтому его сногсшибательное выступление можно увидеть – убедитесь сами: искрометный, ироничный, живой, фонтанирующий…
После его номера я вышел за кулисы и бросился его обнимать со словами: «Валера, как всегда гениально!». А он: «Да? Ну, ничего? Не подвел?»
Подвел очень, Валера… Ты где?…
Борис Ельцин
Пишу о Ельцине. Понимаю, сколько сегодня сломлено копий – их будет еще больше. Я не политолог, не философ, не общественный деятель, не политик – могу говорить от имени обычного человека: для меня Борис Николаевич Ельцин – тот, кто принципиально изменил жизнь. Она и делится на период до Ельцина и после него. До – была невозможность
читать то, что я хочу, писать, ставить, ездить, смотреть телепрограмму, которую хочу, слушать радио, знать правду… Даже штаны я мог купить только те, которые кто-то привез… До Ельцина я понимал, что нахожусь в невозможной несвободе – мысли, действия, творчества, работы. Мог зарабатывать деньги – и зарабатывал много, ведь мои пьесы шли в сотнях театров Советского Союза и странах соцлагеря. Люди, которые так работали, должны были быть баснословно богаты. Но мне никто денег не отдавал – я получал какие-то чеки, которые потом мог отоварить в «Березке». Можно было купить детям колбасы – мои дети ели чуть лучше, чем дети других людей, но даже эту колбасу я выбрать не мог. Главное, что случилось в послеельцинский период – появилась возможность быть автором своей жизни. Удивительно, что человек, сформированный коммунистической партией, вдруг в своей мощной, талантливой природе почувствовал: нужны не просто перемены, нужно строить страну заново.