Игра в Джарт

Мне было жаль, что сам я могу поведать дивной мадонне Лепесток мало забавного, да и просто полезного. Но она расспрашивала, настойчиво и неотступно, о том, где я родился, и как я рос, и что я помню, и каждая мелочь, казалось, была для нее ценнее небесно-голубой иранской бирюзы, и я рассказал ей даже то, о чем предпочел бы не вспоминать никогда.

– Я родился на острове, омываемом тремя морями, и провел там тринадцать лет. Говорят, мой отец был царем и так ненавидел женщин, что женился на скале. Говорят, моя мать была царицей, такой похотливой, что совокуплялась с быком. Я не знаю, что из этого правда, да и знать не хочу.

Помню же я лишь тьму. Запах сырой земли и камня. Не было ни часов, ни дней, не было времени – только тьма, и я все плутал бесконечными коридорами смерти, все искал ворота ада. Ворота из ада. Я не знал ничего, кроме тьмы, но твердо знал – мне там не место.

Изредка во тьме появлялись люди. Они кричали. Некоторые, крича, набрасывались на меня, некоторые убегали с криком. Первых я убивал, вторых не преследовал. Но они всегда возвращались, и, крича, набрасывались на меня. Из ада не было другого выхода, кроме смерти. Так они думали, и так думал я – но продолжал искать.

– Не думаю, что дело в жестокости, – сказала Лепесток, как всегда спокойно, с легкой улыбкой. Но она отложила перо, и сжала мою руку своею, покрытой чернильными пятнами рукой. – Думаю, дело в страхе. Страх – темница души, страх убивает сострадание, заглушает голос совести. Твои родители – или те люди, что заточили тебя – они просто… боялись.

Я равнодушно пожал плечами:

– Гроссмейстер продержался в схватке со мной около четверти часа. Один. Без оружия. Во тьме. Я помню разодравший тьму запах крови, а значит, я достал его раз или два. Но он продолжал говорить – со мною, почти не понимавшим человеческой речи. Голос его звучал спокойно, как твой, дыхание не сбивалось ни от ярости, ни от… страха. Он говорил, ускользая от меня, уворачиваясь, швыряя меня на камни. И через четверть часа я раздумал убивать его, и последовал за ним. Пятнадцать минут против тринадцати лет. Что ты об этом думаешь?

– Значит, ты все еще сердишься на них?

– Сержусь? Я их даже не знаю. И знать не хочу. И не знаю, чем еще могу быть полезен тебе, мадонна. Это все, что я помню.

Две ласточки стремительно бросились с утеса в небо, как в море, и заскользили под облаками. Вдалеке можно было уже различить очертания горы Фавор, а слева от дороги мелькали сквозь листву бескрайние лавандовые поля, нежно-лиловые, будто утреннее небо прилегло отдохнуть на землю, пока над миром царит дневное, царственно-синее.

Лепесток Ветра тронула меня за плечо.

– Расскажи, что ты любишь. Что ты любишь есть? Я слышала, ты пожираешь тела убитых врагов, но ведь это выдумки. Да? Думаю, ты питаешься вегетарианской пищей…

– Я тебе не корова! Я питаюсь… обычной пищей. Как все. Я солдат и неприхотлив. Но говядины, по очевидным причинам, стараюсь избегать…

Она наклонила голову, чтобы скрыть улыбку, и снова стала допытываться:

– Но что же ты любишь, олзо хубуун? Даже солдаты что-нибудь да любят! Так что это? Яблоки? Луковая похлебка? Булочки с корицей? Щербет?

Я растерялся. Я никогда ни о чем таком не думал, и не представлял, как ей ответить, и тоска больно ужалила мою душу. Почему? Я и сам не знал.

– Ты не любишь спать, и ты не любишь есть, – сказала Лепесток Ветра. – Так что же ты любишь? Может быть, убивать?

– Что значит олзо хубуун? – спросил я с горечью. – Кровожадное чудище? Жестокий убийца? Опасная тварь? Так будет написано в твоем свитке? Тебе все равно, что я такое? Ты видела и пострашнее? Ты ведь путешествуешь по миру, изучая чудовищ, как я, и тебя ничем уже не испугать и не удивить?

Она негодующе, как норовистая лошадь, тряхнула головой. Серьги ее качнулись, зазвенели.

– Это значит – найденыш. Я нашла тебя на земле, будто цветок или монетку, потому и зову тебя так. Хорошо, что я отыскала тебя прежде, чем вся твоя кровь ушла в землю. Да? И у меня есть другие записи. Не только о… чудищах. Я пишу о городах, в которых побывала, и о блюдах, которые отведала. О погоде. О дорогах. О ремеслах и мастерах. Обо всем. Будь ты бабочкой или редким клинком, цветком или истинным чудовищем – я написала бы все равно. Не сердись на меня, Астерий, дитя тьмы и звезд. Я не желаю тебе зла.

Глаза ее сияли, как звезды во тьме. Мне нравился ее взгляд, и решительный, и нежный, и то, что она всегда открыто смотрит в глаза собеседнику, когда говорит. Гнев мой отступил, горечь схлынула, и я сказал:

– Я не люблю убивать. Я люблю… побеждать? Мне нравится упражняться с оружием, бороться, бегать и плавать. Я люблю чувствовать свою силу. А еще… Я люблю солнце. Я очень люблю солнце, дивная моя мадонна Лепесток, вот что я люблю больше всего на свете! Солнце, – и я вздохнул с облегчением, будто снова вырвался из лап смерти. Из тьмы. Почему – я и сам не знал.

– Хорошо, – кивнула она, и снова взялась за перо. – Так и запишу. Не любит убивать и булочки с корицей, но очень любит солнце. Да?

* * *