Даже я, ничего не знавший о любви, чувствовал странную боль в сердце, когда слышал ту песенку. Впрочем, стрела, поразившая меня, была самой обычной, и прошла совсем близко от сердца – так говорила Лепесток. Может быть, дело было лишь в этом.
Де Борнель же прислал мне в подарок полдюжины рубашек, штаны и ремень (как нарочно – бычьей кожи) с запиской:
На дневных привалах, когда возница наш всецело занят был лошадьми, или сладко дрых, растянувшись где-нибудь в тени, Лепесток старалась выкроить время, чтобы побыть со мной, и побеседовать без помех.
Осматривая мои раны с восхищенной улыбкой, с которой другая глядела бы на пестрые ленты или шкатулку, полную побрякушек, она сказала:
– Твое тело обладает удивительным даром к восстановлению! Если бы я не знала, когда именно ты был ранен, то сказала бы, пожалуй, что с тех пор прошло не меньше трех недель. Знаешь ли ты, что некоторые ящерицы и осьминоги могут восстанавливать утраченные органы?
– Даже дети знают об этом, – снисходительно проворчал я.
– Вот любопытно! А если тебе оторвать руку или ногу…
– И ничуть не любопытно.
– Прости, прости! Я и не собиралась делать ничего подобного, – Лепесток Ветра подняла раскрытые ладони, но, так как я все еще хмурился, быстро предложила. – Хочешь пить? Хочешь есть? Хочешь…
– Я хочу еще один. С этим я закончил, – и я протянул ей свиток, который дочитал утром.
– Но больше нет. Этот – последний.
Я поддразнил ее:
– Не много же ты повидала.
– Я оставляю их – где придется и кому угодно. Ведь нет смысла писать это, если никто не будет читать. Да? Иногда они оседают в библиотеках, а иногда путешествуют дальше, чем я – поэтому я заказываю футляры из такой прочной кожи. Знаешь, однажды в Шаббазе мне пытались продать мой же свиток, расхваливая его как полезнейший трактат по медицине. Вот было весело! – и она улыбнулась, склонив голову к плечу. – Эти я собиралась оставить в крепости, но, если хочешь, и ты можешь увезти с собой один или два.
– Увезти? – ошеломленно переспросил я.
– Мы будем в замке через пару дней. Не думаю, что тебе стоит задерживаться там надолго. Если тебя кто-нибудь узнает, – Лепесток Ветра вздохнула, – ты… нет, вы все непременно натворите бед. Да?
Почему-то эта простая мысль – что мы расстанемся, когда прибудем в крепость, что мы расстанемся так или иначе, даже не приходила мне в голову, и я, в полном смятении, смотрел на нее, почти понимая, что такое страх, о котором прежде столько слышал от других. Сердце мое пропустило удар, и чувство потери, неизбежность которой ничто не могло остановить, затопило его безысходной тоской.
– Ни к чему так огорчаться, – озадаченно сказала Лепесток. – А хочешь… Если хочешь, я могу просто рассказать тебе что-нибудь! Да?
Я молча кивнул, стараясь не выдать ни смятения, ни печали, охвативших меня.
Вернулся возница, стал запрягать лошадей, которых, пользуясь короткой передышкой, пускал попастись на лесной прогалине.
Когда телега тяжело выкатилась на каменистую, все еще пышущую жестоким июльским жаром дорогу, Лепесток Ветра спросила, заглядывая мне в глаза:
– Так о чем же ты хочешь послушать, Астерий? О далеких островах? О крылатых рыбах? О небесном огне? О земляных червяках? Поверь мне, червяков сильно недооценивают, они интереснейшие создания!
Червяки! Это было так похоже на нее. Я бы не удивился, если бы она исписала целый свиток историями из жизни червяков. Невольно улыбнувшись, я сказал:
– Можешь звать меня, как прежде – олзо хубуун. Я рад, что ты отыскала меня до того, как вся моя кровь ушла в землю. Я и правда рад, мадонна, что именно ты нашла меня. И я хочу послушать сказку.
– Сказку? – удивилась она.
– Ты называла меня детским именем, дивная моя мадонна Лепесток, так расскажи мне сказку. Никто никогда этого не делал, и с младенчества я не слыхал ни одной.
– Не так уж и много я знаю сказок, – она нахмурила тонкие брови, задумалась. – Но одну-то, пожалуй, смогу припомнить. Хорошо. Слушай, олзо хубуун. Я расскажу тебе сказку о прекрасном Принце.