Игрок

Я был так зол на Тома, что рвался поработать, лишь бы сбросить раздражение. Так что, вернувшись в угловую спальню, сразу принялся за дело. Навел порядок, расставил все по местам, повесил занавески. Тщательно вымыл пол, воду вынес за пределы сада и там выплеснул на землю, потом уничтожил испачканную кровью одежду. Покончив с этим, наколдовал переносную жаровню и развел в ней костерок, затем надел рукавицы и принялся ломать и бросать в огонь ветки можжевельника. Когда вся спальня наполнилась горьковатым смолистым дымом, я зажмурился и трижды перешагнул через пламя. Потом сунул по колючему прутику шиповника под порог и подоконник, сгреб тлеющие угли из жаровни в совок для угля и двинулся с ним по всему дому, окуривая дымом каждый угол и раскладывая шиповник то там, то здесь. Майк сунулся было ко мне, но тут же сбежал — ему не понравился запах дыма.

Когда я вернулся к Тому, он по-прежнему что-то писал в дневнике. Спаниель лежал рядом на коврике — наверное, решил, что нашел идеальное убежище. Рядом с кроветворным зельем на столике теперь стоял полупустой флакон противоаллергенного снадобья и валялся скомканный носовой платок.

Увидев меня с дымящимся совком в руках, Майк возмущенно залаял и полез под кровать. Я заставил Тома выбраться из-под одеяла и перешагнуть через тлеющие угли. Он попытался было сопротивляться:

— Зачем это?

— Ты был слишком близко к Вратам. А дым можжевельника отгоняет любую нечисть.

— Рэй, — он рассмеялся, — это же суеверие! Неужели ты и вправду думаешь, что какой-то дым способен...

— Как умею, так и поступаю. А ты бы лучше помолчал. И так уже наворотил дел.

— Подожди, — он обернулся. — Мне там, кажется, ответили...

Он схватил дневник. Я заглянул ему через плечо.

По странице бежали строчки, написанные знакомым легким почерком, но почему-то ярко-алыми чернилами:

"Что-то наверняка пошло не так. Я не предполагал такого результата. Но все еще можно исправить. Только не спорь. Мы оба знаем, что это возможно, хотя и очень трудно. Ты лжешь, утверждая, что ничего уже не изменить. Просто тебе нужно, чтобы я был заперт здесь.

А может, я и есть настоящий, а ты всего лишь занял мое место? Создание, вытеснившее своего создателя, фантом, симулякр, чудище Франкенштейна... Естественно, ты никогда не выпустишь меня обратно, — ведь ты не более чем самозванец, захвативший мою оболочку..."

Том с досадой выдохнул и быстро написал ниже: "Бред".

Слово будто утонуло в листе бумаги, и тут же на его месте появились новые строчки:

"Как быстро ты стал отвечать... Значит, задело за живое?

Я знаю, что ты не собираешься меня вытаскивать. Подумать только, я своими руками загнал себя сюда! Какая страшная насмешка…

Ты не представляешь себе, как здесь жутко. Я словно парализован, не могу пошевелить даже пальцем, потому что нет ни рук, ни ног, — но при этом я их помню, мне кажется, что я их чувствую. Уже от одного этого можно свихнуться.

Здесь полная пустота — только мой разум и твой голос. А когда его нет, остается только кричать в пустоту.

Это все равно, как если бы меня похоронили заживо. Но при этом я не могу даже умереть! Ты хоть можешь себе представить, каково это, — бесконечно задыхаться в гробу и не иметь возможности сдохнуть?! Я хотел бы вправду сойти с ума — но должно быть, здесь и это не удастся.

Я не могу так. Сделай что-нибудь! Я хочу жить... Я так хочу жить…"

Все это напоминало кошмарный сон. Один Том сидел рядом со мной на кровати. Второй был в строчках дневника, написанных красными чернилами, и мне казалось, что я почти слышу его голос — далекий, слабый, как у человека, который так долго кричал, что сорвал связки. Я видел их обоих и не мог понять, кто из них настоящий. А вдруг какая-то нечисть пробралась из-за Врат и заняла место Тома? Хотя нет, это чушь, конечно… К нечисти пес бы не подошел. Вдобавок я ни разу не слышал, чтобы у выходцев с того света была аллергия на шерсть.