Императорский покер

Сегюр: "Дрожа от холода, несчастные солдаты все идут и идут. Но онемевшие ноги вскоре отказывают слушаться, а первая же встретившаяся помеха: камень, лежащая поперек дороги ветка или труп товарища по оружию – становятся причиной гибели. Кто упал, тот понапрасну стонет: больше он уже не поднимается, белый пух плотно окутывает его, таких могилок делается все больше. Самые отважные, а может наиболее безразличные, проходят мимо, отворачивая головы. Но перед ними, за ними, вокруг них залегла глухая тишина, только лишь снежные туманы, лишь громадный смертный саван, которым природа, как может показаться, окутывает армию. На фоне серого неба рисуются острые, стройные силуэту елок, их темная зелень, неподвижные, опущенные вниз ветви, которые как бы дополняют болезненный вид человеческой муки и общей мертвоты, и шум их – это единственная песнь, звучащая над головами как умерших, так и умирающих!".

Бургонь ("Воспоминания"): "Мы маршировали, ничего не говоря другу, на морозе, более сильном, чем в предыдущий день, по кучам трупов и умирающих, размышляя над тем, что же мы видели, как вдруг встретили двух солдат пожиравших кусок сырого конского мяса. Они это объясняли тем, что если бы мяса не съели, то, прежде чем они добрались бы до костра, оно у них замерзло, и от него нельзя было что-либо отгрызть. Они же уверяли нас, что сами видели хорватов из нашей армии, которые втаскивали из сгоревшего амбара изжаренные трупы и пожирали их".

Койнет ("Тетради"): Каждый думал только лишь о себе, никакого человеческого участия к ближним, здесь никто не подал бы руки собственному отцу. В нас погасли всяческие чувства, мы убивали один другого за кусок съестного".

Лабом ("Сообщение"): Вся дорога была застелена солдатами, которые уже потеряли человеческий вид, и которых неприятель даже не желал брать в плен. Одни утратили слух, другие – речь, а многих от холода и голода охватило какое-то взбешенное безумие – они с воем бросались на огонь или же жарили трупы и поедали их; либо объедали свои собственные руки".

Они не были в состоянии даже тащить награбленные русские сокровища – выбросили самые тяжелые и наиболее ценные, в том числе, громадный крест из кремлевской церкви Иоанна – в озеро Семлево[114]. Тем более, они уже не могли удержать оружие. Как утверждают буквально все источники – в конце концов только гвардия и поляки сохранили свои ружья, и только лишь и исключительно поляки довезли все свои орудия до Варшавы!

Именно – поляки. Гвардия исполняла роль личной охраны Наполеона. Император шел пешком, в зеленой собольей шубе, подпираясь посохом, окруженный несломленной и непреодолимой гвардией, от железных, плюющихся огнем каре которой откатывался неприятель. "В гвардии, - писал Койнет, - оружие и ранец отдавали только лишь с жизнью". Так что у гвардии имелись более высокие цели.

А для охраны измученной толпы линейных бойцов служили поляки – одна из последних карт Бонапарте в этом розыгрыше. Они должны были сражаться с казаками – державным козырем Александра, поскольку Кутузов предпочел полагаться на убийственный мороз и редко когда привлекал регулярную армию. Казацкие полки Платова и других атаманов неустанно крутились возле дантовской процессии, дергая ее, словно волчья стая..

На последнем этапе чудовищной одиссеи, во время «марша смерти», единственным щитом для ослепшей черни были солдаты Понятовского. Их мужество не поколебалось в ходе всей кампании, не бросили они и оружие, поскольку им не нужно было выискивать места для добычи из дворцов и церквей в виде золота и серебра. У них ничего не было, потому что они ничего и не грабили. Их предводитель, князь Понятовский, в качестве единственной добычи из Москвы вез… книгу, найденную на охваченной пожаром улице, в то время как многие французские военачальники, во главе с грабителем Клапаредом, заставляли своих солдат грабить, требуя еще и долю с каждого добытого таким путем ценного предмета.

Это они, поляки, вывели "бога войны" из горящего Кремля. Французские артиллеристы бледнели, видя, как снопы искр сыплются на пороховницы, но корсиканец уперся и не желал покидать месторасположение царей, потому что то был символ. Генерал Красиньский пал перед ним на колени и умолял уходить, прежде чем полоса огня отрежет последнюю дорогу для отступления. В конце концов, Бонапарте отступил, окруженный пятью десятками польских шеволежеров, а в какой-то момент шестеро из них чуть ли не легло на него в горящем проходе, где огонь сжег все чепраки верховых лошадей.