Императорский покер

Старшими картами в данном раунде были: Пруссия, Польша, Турция, Силезия, Бвлканы и множество других стран, а еще – так называемая Континентальная Блокада. "Польский вопрос", пускай для обеих сторон и не перворазрядный, всплыл уже в первой раздаче. А точнее, якобы всплыл, пренебрегая – как утверждают критики Бонапарте – его подлым отношением к полякам, которые за Францию рвали себе жилы вот уже десять лет, начиная с Легионов Домбровского. В беседе с Лобановым над картой Наполеон, вроде как, должен был сказать, указывая на Вислу:

- Вот граница двух империй. По одной стороне должен править ваш монарх, по другую сторону – я.

Эти слова практически все историки (единственное известное мне исключение – это Эмануэль Галич, который тоже не дезавуировал их окончательно[51]), приняли за добрую монету и посчитали основанием для клеветы на Наполеона утверждением, будто бы он собирался Польшу полностью ликвидировать. Наполеон не был святым Франциском Ассизским, и его есть за что пороть, но, черт подери, нельзя это делать на основании комичных сплетен, необходимо иметь тщательно документированные основания. Давайте приглядимся к этому основанию повнимательней.

Упомянутые слова известны исключительно из одного "источника" – от человека, который при разговоре не присутствовал (!) и написал их… спустя тридцать два года, в небольшой книжечке, цитируя, вроде как, за кем-то, кто ему их повторил. Этим человеком (автором книжки) был чиновник московского архива, Дмитрий Бантыш-Каменский. Что это была за книжечка? Банальный, выполненный по заказу и хорошо оплаченный панегирик в честь князя Лобанова[52]

. Каменский поместил там предполагаемое высказывание Наполеона только лишь затем, чтобы сразу после него восхитить читателей переполненным честью, отвагой и гордостью острым ответом своего героя:

- Мой монарх будет неумолимо защищать интересы нашего союзника[53], короля Пруссии!

И это все; даже на расстоянии от этого всего несет глазурью и ложью, ибо, как показали потом тильзитские переговоры, Наполеону и в голову не приходило ликвидировать Польшу, у него имелись лишь различные концепции ее восстановления, и как раз ими он играл в данном раунде. Непонятным остается только одно: как такая запоздавшая более чем на четверть века бредня из уст агиографа, не имеющая абсолютно никакой документальной основы или какого-нибудь, одного-единственного подтверждения из уст лиц, присутствующих в Тильзите – французскими и российскими историками была принята в качестве факта. Вот как история превращается в кабаре, причем, гадкого качества.

Представленный выше феномен я указал в качестве классического примера. Таких предполагаемых антипольских высказываний и интенций Бонапарте историография отметила больше, но если бы каждое из них я желал оговорить столь же тщательно, эта книга утратила бы обаяние сообщения об игре двух выдающихся мужчин за покрытом зеленым сукном столиком Европы и превратилась бы в чисто научную монографию, чего сам я более всего желаю избежать. Не стану забирать у читателей времени, но вместе с тем предупрежу их быть повнимательнее к подобного рода штучкам с "источниками". Ну а теперь ad rem, то есть, "вернемся к нашим баранам", как это в салонном тоне оформляют наши друзья французы ("revenons à nos moutons").

Наполеон, желающий письменно припечатать свою позицию, а так же, которому надоела та война, которая так надоела его армии ("Хлеба и мира!), и которая вытягивала финансовые соки из Франции, охотно согласился на дальнейшие переговоры – переговоры о разделе, а точнее – "реформе" старого мира. Тем самым он попал в чувствительное место Александра. От своих шпионов он знал о том, что, находясь на этапе еще "детского" реформаторства, царь несколько лет назад пробовал договориться с Лондоном на тему "преображения Европы", но отвезенный Новосильцевым российский план на то время был настолько утопическим, что англичане лопались от смеха и отправили посланника пустыми фразами. Теперь он подсунул под нос то же самое пирожное: порежем вместе.

Александр, получив рапорт Лобанова, не находил себе места от восхищения и тут же написал князю:

"Сообщи императору Наполеону, сколь высоко я ценю все то, что он просил через Тебя сообщить, и как сильно я желаю, чтобы примирение наших народов исправило минувшее зло. Повтори ему, что вот сейчас я намереваюсь провести в жизнь свои планы, о которых постоянно думаю, и которые, наконец-то, выправят существующий в мире порядок".

Когда он закончил, то прочел написанное и перепугался. Не слишком ли многое сказано, не слишком ли откровенно? Александр перечеркнул первую версию и сформулировал проблему несколько отстраненнее: