Империя и христианство. Римский мир на рубеже III–IV веков. Последние гонения на христиан и Миланский эдикт

Впоследствии кто только не вступал на этот мост, чтобы войти в Рим – и Юлий Цезарь, «перешедший Рубикон», и Карл Великий, в иллюзиях о восстановлении Римской империи, и Оттон Великий, в надежде образумить римских баронов-кардиналов, и католический король Карл V, невольно наносящий фатальный удар по католицизму, и Наполеон Бонапарт в гордыне о мировом господстве… Именно по этому мосту в Рим въедут Бруналески и Донателло, Леонардо да Винчи и Микельанджелло, Рафаэль и Боттичелли. И все русские путешественники, и все русские пенсионеры Академии художеств, художники и архитекторы не минуют его. Именно по этому мосту отправится из Рима останавливать орды Аллариха папа Лев Великий. Всего 9 метров в ширину и целых 136 метров в длину. Можно сказать, вся (или почти вся) история прошла по его каменному настилу. Но все же самое главное событие в истории этого моста, который на огорчение современным дизайнерам все еще прочно связывает крутые в этом месте берега Тибра, было то, что случилось 28 октября 312 года.

Максенций расположил свою огромную армию на чрезвычайно широком фронте, причем в одну линию и спиной к Тибру (не сделав выводов из «Записок о Галльской войне» Юлия Цезаря). Координация между далеко отстоящими флангами практически отсутствовала, а возможностей для маневра не осталось. Очевидно, Максенций предполагал, что Константин сконцентрирует главный удар в центре, в районе моста, чтобы прорваться на него и выйти на Марсово поле. На самом мосту по приказанию Максенция была приготовлена ловушка: центральная часть моста была разобрана и заменена деревянным настилом, который мог раздвигаться. Очевидно, таким образом император собирался разъединить и без того не слишком значительные силы Константина: одни прорвались бы на Марсово поле, а другие остались бы на правом берегу. Эти последние были бы окружены и уничтожены фланговыми ударами. Те же, что оказались бы на Марсовом поле, на следующем этапе сражения легионы Максенция прижали бы к римской крепостной стене, и тогда их гибель оказалась бы неизбежной. Теперь все зависело от того, бросит ли Константин своих легионеров на прорыв к Мильвиеву мосту.

В литературе (прежде всего, конечно, церковной) гораздо больше значения уделяется не столько собственно сражению (обычно говорится, что «оно было»), сколько дню и ночи перед ним. Именно в это время Константин окончательно стал христианином, хотя до принятия императором крещения были еще долгие годы, а событие, случившееся перед сражением, имело в жизни Константина столь огромное значение, когда и в самом деле можно утверждать, что победа ему была дана в награду за его выбор.

Лактанций, современник события, имевший возможность расспрашивать как самого Константина, так и близких к нему в день сражения людей, рассказывает в своей книге «О смерти преследователей», которую он писал где-то между 316 и 321 годами, о том, что в ночь перед самой битвой Константин видел сон. Некто невидимый говорил ему, что на щитах его легионеров следует поставить небесный знак Единого Бога, и Константину был явлен этот светящийся знак – монограмматический крест (т. е. крест с верхним концом, завершающимся петлей). Проснувшись, Константин сам краской начертил виденный им во сне знак на щите и затем велел такой же поставить на щитах своей гвардии. Когда началось сражение, гвардейцы в первой же атаке прорвали фронт противника и вызвали в их рядах панику, после чего началось бегство и конец битвы был предрешен.

Мильвиев мост