Империя и христианство. Римский мир на рубеже III–IV веков. Последние гонения на христиан и Миланский эдикт

Максенций тоже готовился к сражению – занимался магическими обрядами, гаданиями по внутренностям жертвенных животных и обращался к оракулам, которые вынесли уклончивый ответ: «В день сражения враг римлян будет уничтожен!» Предсказатели ничем не рисковали – кто-то в любом случае потерпит поражение. Максенций решил, что «враг римлян» это Константин. На место сражения, правда, он особо не спешил и вынужден был сесть на коня и отправиться в сопровождении личной охраны к Мильвиеву мосту под давлением своих сторонников из числа римлян, которые собрались у Палатиума, огромного, роскошного и нелепо раскинувшегося в разные стороны императорского дворца[29].

Когда Максенций переправился через мост, сражение было в самом разгаре и его исход был предрешен. Константин атаковал растянувшуюся и лишенную координации действий армию противника сразу в трех местах и по причине недостаточной глубины фронта с первой же атаки прорвал его. Разъединенные части армии Максенция, прижатые к крутым берегам Тибра, защищались отчаянно и дорого продавали свою жизнь, однако положение их было безнадежно. Та часть армии, что была близ моста, – в основном это были африканские легионы, берберы и отряды италиков – дрогнула первой и начала отступление через Тибр на Марсово поле. Но почти сразу же отступление превратилось в хаотическое бегство.

Марсово поле

Именно в этой группе находился и Максенций, которого бегущая толпа втолкнула обратно на мост. Деревянная раздвижная часть моста, устроенная как ловушка для армии Константина, рухнула как раз в тот момент, когда там находился Максенций. Упав в воду, он спастись не смог – помешали тяжелые доспехи, роскошный длинный плащ, да и падающие сверху тела его воинов. Надо сказать, что на фланги паника не передалась – легионеры, уже после гибели Максенция (впрочем, они не знали об этом), сохраняли ему верность и сражались до последнего. Потребовалось очень много усилий, чтобы сломить их яростную оборону. Дольше всех сопротивлялся отряд преторианцев. Выстроившись плотным сомкнутым строем, они попытались пробиться к мосту. В жестокой схватке все преторианцы погибли – это была финальная точка в истории Преторианской гвардии, символа языческой Римской империи, главной опоры власти языческих римских императоров.

Вечером Константин въехал в Рим, встречаемый ликующими толпами горожан. Первое, что было сделано сразу после триумфа – уничтожена семья Максенция: акт, несомненно, жестокий, но неизбежный в той ситуации. Только он мог предотвратить в будущем рецидивы мятежей и продолжение гражданской войны на Западе империи.

А вот далее Константин поступил весьма своеобразно. Римляне, да и многие из его ближайшего окружения, считали, что смерти следует предать всех сторонников Максенция, однако победитель в отношении их проявил несвойственное римлянам великодушие. Константин объявил, что он пришел не для того, чтобы умножать жертвы, которых и без того пришлось принести на поле брани достаточно, а чтобы принести мир, покой и справедливость. Потому была объявлена полная амнистия. Те немногие легионеры Максенция, что остались в живых и были взяты в плен, отпускались на свободу и могли при желании вступить в армию Константина, что многие и сделали. То же касалось военных и гражданских советников погибшего Максенция. Чиновникам магистратур было предложено либо подать в отставку, либо продолжать исполнять свои обязанности.

Спустя несколько дней после вступления в Рим Константин направил послание Максимину Даза, в котором в весьма категорической форме требовал (не просил, не советовал, а – именно требовал) немедленно и навсегда прекратить преследование христиан и неукоснительно выполнять положения эдикта Галлерия. Послание было составлено таким образом, что не оставляло сомнений: Константин считает себя, во-первых, старшим из тетрархов (примечательно, что послание подписано не от имени «цезаря» или «августа», а от имени именно «императора», т. е. единственного, имеющего высшую власть, божественную по природе); а во-вторых, прямым сторонником христианства и покровителем-защитником христиан. Было понятно, что ущемление прав христиан, не говоря уже об открытых репрессиях, на территории юрисдикции Максимина Даза будет однозначно воспринято Константином как «казус-белли», т. е. как основание к началу войны.

В тот же день Константин направил свои приказы во все римские провинции (обратим внимание: во все! даже в те, что находились в юрисдикции Лициния и Дазы, минуя самих «августов»). В них содержалось повеление не только прекратить угнетение христиан во исполнение эдикта покойного Галлерия, но и немедленно и в полном объеме вернуть Церкви ее имущество, равно как и всем рядовым христианам, пострадавшим от репрессий. Каждый новый шаг Константина указывал, что он все полнее ассоциировал себя с христианством.