Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Другой интересный момент «Смоленского дела» заключается в парадоксальном обороте, который приняли дебаты о неотчуждаемости религиозной собственности. Как мы уже видели, Священный Синод многократно ссылался на букву канонического права, гласившую, что церковная собственность не может являться предметом обыкновенных сделок и светских норм, которым подчиняются права собственности, причем такую позицию Синод занял в порядке противодействия усиливавшимся поползновениям со стороны экспертов. Однако развитие торговли антиквариатом и становление черного рынка икон в начале 1900‐х годов, а также бесконтрольный вывоз икон и прочих образцов древнерусского искусства, вошедшего в моду в Европе и США, привело к тому, что многие археологи и художники изменили свою позицию и стали поддерживать требования о неотчуждаемости и даже «национализации» церковной собственности, подразумевавшей, что охрану ценностей, находящихся в церквях, возьмет на себя государство. Судя по всему, они надеялись, что на публичные музеи это правило не будет распространяться и музейщики сохранят возможность изымать иконы и предметы искусства из церквей: эта надежда, как мы увидим ниже, не оправдалась. Чтобы под запрет попали спекулянты, но не эксперты и музеи, требовались безусловная поддержка со стороны правительства, создание централизованного ведомства по охране памятников, которое бы отвечало за передачу икон из церквей в музеи (наподобие большевистского Музейного фонда), и, разумеется, единодушие различных компетентных учреждений, участвующих в движении по охране памятников. Но такого единодушия не наблюдалось – ни среди археологов, ни среди экспертов, ни в правительстве. В то же время церковь при поддержке правительства отказывалась соблюдать ограничения на продажу предметов религиозного искусства и добивалась права распоряжаться своей собственностью. По этой причине намерение экспертов организовать законное и охраняемое государством перетекание вещей из одной сферы «неотчуждаемой собственности», церковной, в другую сферу национального достояния, воплощенную в публичных музеях, сталкивалось с усиливавшимся вмешательством рынка и нежеланием официальной церкви сотрудничать с экспертами.

История со смоленским музеем, не имевшая никаких юридических последствий, все же привела к тому, что идея «национализации» памятников истории стала пользоваться все более широкой поддержкой. В 1908 году 14‐й Археологический съезд выдвинул принципы охраны памятников, согласно которым правительство получало полномочия на экспроприацию недвижимых памятников и ограничение права избавляться от памятников истории, находящихся в частной собственности, с введением штрафов и даже тюремного заключения для нарушителей[691]

. Новая комиссия по разработке закона об охране памятников, созданная под эгидой Министерства внутренних дел (1909), объявила своим главным принципом распространение мер государственной защиты на все памятники, хотя бы они «находились в пользовании и распоряжении отдельных лиц, ведомств и учреждений»[692]

. Председатель Императорской Археологической комиссии граф Алексей Бобринский, выступая в 1909 году на первом заседании комитета по выработке законов о сохранении памятников истории, указывал, что программа сохранения памятников включает «перепись» всех памятников в стране, которые после завершения переписи должны быть объявлены «государственной собственностью»[693]

. Применение этого принципа на практике неизбежно привело бы к существенному ограничению имущественных прав частных собственников (ниже мы вернемся к этой дискуссии о частной собственности); кроме того, оно подразумевало подчинение церковных властей контролю со стороны светских экспертов. Несмотря на все свои усилия (в 1906–1911 годах в Синоде разрабатывались новые уставы для центральных и епархиальных церковно-археологических комитетов), Православной церкви так и не удалось восстановить к себе доверие как к заботливому опекуну исторических памятников. Судьба Космодемьянской церкви в Муроме, брошенной церковными властями на произвол судьбы, расхищение религиозных древностей из муромского Богородицкого собора в 1905 году[694] и «Смоленское дело» нанесли непоправимый ущерб ее репутации в глазах сообщества археологов и искусствоведов.