Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

В мае 1913 года епархиальные власти передали дело в следственные органы; настоятель и церковный староста были арестованы и посажены в тюрьму. Брягина сперва вызвали в суд как свидетеля, но в марте 1915 года он был обвинен в «святотатстве» и тоже взят под стражу. Религиозные преступления, даже после указа 1905 года о веротерпимости, по-прежнему считались одними из наиболее тяжких: за покупку икон из церкви – то есть религиозных предметов, «освященных» в ходе соответствующего ритуала, – полагалось от шести до восьми лет каторги[709]. Данное дело было беспрецедентным – еще никого из торговцев иконами не привлекали к суду за покупку и реставрацию икон. По этой причине дело, начавшееся как местный скандал, неожиданно приняло большой размах: осуждение Брягина, Рябова и Коврукова грозило погубить всю торговлю религиозным искусством и закрыть каналы поставок как для национальных музеев, так и для частных коллекций.

Арест Брягина стал потрясением для мира собирателей искусства. П. П. Муратов, редактор нового журнала «Русская икона», писал Остроухову: «Бедный-бедный Евгений Иванович, боюсь, что это будет для него решительным крахом, а значит и для всех нас „иконников“»[710]. Брягин провел в тюрьме две недели и был освобожден под залог в 15 тыс. рублей[711]

, и то лишь потому, что за него заступился бывший обер-прокурор Синода и член Государственного совета князь А. А. Ширинский-Шихматов. Накануне ареста Брягин приступил к реставрации фресок Успенского собора в Кремле. Ширинский-Шихматов, отвечавший за реставрацию, писал, что без Брягина встанут работы, ведущиеся в главном соборе империи[712]. Брягин был освобожден, но обвинение тем не менее так и висело над ним Дамокловым мечом

[713].

Уже запущенную машину уголовного следствия остановить было трудно, но Остроухов делал все, чтобы спасти Брягина, а в конечном счете и все дело собирания икон. Он обратился с просьбой о вмешательстве к Великому князю Георгию Михайловичу, формальному директору Русского музея. Риторика Остроухова очень сильно напоминает стиль выступлений Николая Рериха – неофициального защитника Тенишевой в смоленском скандале. Брягин, по словам Остроухова, был не преступником, а героем, спасавшим сокровища русского религиозного искусства от гибели и забвения. Главным аргументом защиты служило описание старой церкви в Заборовье (которое было некому подтвердить, поскольку церковь – как и музей в Смоленске – сгорела в мае 1914 года)[714]

. Остроухов упоминал протекающую крышу церкви, птиц, свивших гнезда в иконостасе, почерневшие иконы, приходящие в негодность под воздействием стихий, испещренные птичьим пометом и брошенные бывшими прихожанами «погибать» в старой церкви. «Грустное, и, к сожалению, частое явление на Руси», – отмечал Остроухов, обвиняя прихожан и настоятеля в халатности: в конце концов, они целых два года не замечали отсутствия «почитаемых» икон! Остроухов свидетельствовал, что видел «чудотворную» икону Страстей Христовых, когда она только что прибыла из Заборовья – разбухшую, покрытую волдырями и птичьим пометом[715].

Осуждение Брягина, по словам Остроухова, станет ужасным ударом по делу сохранения и изучения Старой Руси. Из-за невежества и бедности священников будут гибнуть иконы. Священники, неспособные содержать старые иконы в подходящих условиях, будут по возможности избавляться от памятников религиозного искусства. Такие «иконники», как Брягин, по сути решают задачу, которую не в состоянии взять на себя правительство: сохранение произведений искусства. Правительству самому по себе никогда не найти достаточного числа талантливых и преданных своему делу экспертов, готовых отправляться в отдаленные уголки Русского Севера и Сибири на поиски сокровищ в грудах мусора.

Остроухов, защищая частных торговцев иконами, оказался в двусмысленной ситуации: он выступал за свободную торговлю иконами, которую участники движения за охрану искусства всячески стремились ограничить: «Итак, что же. Предоставить церквам распродавать всем и каждому драгоценности церковной культуры. Может, стало быть, всякий купить в церкви любую вещь, ссылаясь на то, что он является проводником этой вещи в музей и собрания частных лиц, – писал он. – Конечно, это не так». Собственность тех церквей, которые в состоянии позаботиться о своих сокровищах, следует оставить в неприкосновенности. Однако спасение икон «с колокольных чердаков, церковных сараев и подвалов, из-под груд пыли, голубиного помета» и их помещение в национальные и частные музеи, где они навсегда найдут себе пристанище, – дело благородное, и люди, которые им заняты, не заслуживают ни тюрьмы, ни каторги. Таким образом, предлагалось, чтобы вопрос о том, какие церкви способны, а какие неспособны обеспечить надлежащее хранение своей собственности, и о том, какие предметы представляют собой банальные ритуальные принадлежности, а какие являются составной частью российского культурного наследия, решали эксперты[716].