Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Памятная записка Остроухова имела последствия, которых, скорее всего, не ожидал и он сам. Великий князь Георгий Михайлович иначе представлял последствия возможного приговора Брягину: предъявленное иконнику обвинение угрожало всему музейному собранию, поскольку происхождение большей части из 3 тыс. икон и 6100 прочих предметов религиозного искусства, хранившихся в Русском музее[717]

, невозможно было выяснить достоверно. Большинство этих предметов было приобретено тем же самым «незаконным» образом – то есть без разрешения епархиальных властей, у торговцев иконами, частных коллекционеров и реставраторов. Таким образом, музей мог недосчитаться экспонатов, будучи не в состоянии защитить права собственности на них. В обращении к императору Георгий Михайлович упирал на эту сторону дела и просил оставить икону Лицевого Евангелия в музее. Николай II потребовал тщательного изучения дела, настаивая, чтобы его рассмотрел лично министр юстиции – убежденный консерватор И. Г. Щегловитов.

По мнению Щегловитова, все участники сделки – настоятель, староста церкви и сам Брягин знали о том, что она была незаконной, однако главную ответственность нес именно реставратор. Деятельность таких людей, как Брягин, писал Щегловитов, особенно вредна, потому что благодаря ей к раскольникам (под ними он имел в виду старообрядца Сироткина, который среди прочих покупал иконы из Заборовья) попадают иконы из православных церквей (судя по всему, Щегловитов не признавал указа о веротерпимости, по которому старообрядцы получили свободу вероисповедания). По словам Щегловитова, замена старых икон новыми доказывала, что Брягин задумывал циничный подлог. Более того, хотя следствие не выявило ответственных за поджог церкви в Заборовье, Щегловитов утверждал, что главная цель поджигателей заключалась в уничтожении новых икон, которые служили важнейшей уликой в этом деле[718]

. Однако главной мишенью нападок Щегловитова, хоть это и не говорилось в открытую, был даже не Брягин, а эксперты, которые добивались закрытия этого дела. Для министра юстиции не существовало различия между иконами как ритуальными предметами, принадлежащими церкви, и иконами как шедеврами религиозного искусства. По его мнению, иконы ни при каких обстоятельствах не должны были покидать церкви – даже пришедшие в скверное состояние и оставленные без надлежащего ухода. «Охрана церковной собственности от преступных посягательств», особенно когда речь шла о предметах, «освященных при богослужении», в его глазах являлась главной задачей государства: «…колебание этого принципа в интересах собирания музеями памятников церковной старины едва ли допустимо»[719]

. Щегловитов советовал ответить отказом на просьбу Русского музея оставить икону в коллекции: «Лицевое Евангелие» как доказательство преступления после завершения дела должно было быть возвращено в Тверскую епархию.

Формально Щегловитов был прав: Брягин сознательно преступал закон, как и все прочие, покупавшие в церквях иконы. Вместе с тем трудно было закрывать глаза на то, что все это дело было высосано из пальца: еще до продажи икон Брягину две другие иконы из той же церкви попали в городской музей Твери. Более того, официальная церковь не проявляла никакого интереса к реставрации «святыни». Вообще, с канонической точки зрения «Лицевое Евангелие» даже не могло считаться иконой из‐за его апокрифического характера (как описывал икону Кондаков, она представляла собой «свободное и даже частью народное изложение земной жизни Спасителя»)[720]

. Как писал Серафим, архиепископ Тверской и Кашинский, прокурору московского отделения Синода Филиппу Степанову, «конечно, эта икона дорога как курьез, но не для иконописи, а потому пригодна более для музея, чем для храма»[721]. Даже уголовный следователь московского суда В. И. Громов затруднялся в чем-то обвинять Брягина: в своем докладе прокурору он описывал его как типичного ремесленника, одного из многих, покупающих иконы с целью их реставрации и продажи. По словам Громова, появление ремесла, которое избрал для себя Брягин, следует приписать «своеобразным условиям русской народной жизни, при которых неблагоговейное отношение к старым вышедшим из употребления в церквах потемневшим ликам икон сливается с недостаточно бережным отношением к старине вообще». Таким образом, отвечать за преступление должны были только те, кто дозволил продажу икон, хотя им была доверена охрана религиозных сокровищ[722]. Доклад следователя Громова, представленный суду, не сыграл решающей роли: судя по всему, по «Делу Брягина» планировался показательный процесс.