Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Остроухов, не в состоянии предотвратить осуждение Брягина каким-либо законным способом, пытался задействовать личные связи; он засыпал письмами великого князя Георгия Михайловича и и. о. директора Русского музея Д. И. Толстого и добился приема у влиятельного министра земледелия А. В. Кривошеина, обещавшего обсудить это дело с императором. Однако Николай II предпочел не вмешиваться, предоставив обеим сторонам договариваться друг с другом. Наконец, в марте и мае 1916 года состоялись два заседания Особого совещания для выработки законоположения об охранении памятников древнерусской живописи, на которых рассматривались два вопроса: как предотвратить кражу церковной собственности и в то же время защитить собрание Русского музея[723]

. Эти заседания состоялись в самый разгар войны, отмеченной беспрецедентным расхищением древнерусского искусства, следствием чего стала невиданная мобилизация творческих и археологических кругов, вставших на защиту сокровищ русской культуры. Осуждение Брягина и его приравнивание к врагам, контрабандистам и мародерам поставило бы вне закона начатую экспертами кампанию против уничтожения и незаконного вывоза произведений искусства.

Собственно говоря, на заседаниях Особого совещания «Дело Брягина» даже не обсуждалось, хотя оно было заявлено в качестве повода для их проведения. Все усилия Остроухова – он поднял на защиту Брягина могучие силы, включавшие таких звезд российского искусствоведения и кампании по охране памятников, как Лихачев, Кондаков и Ширинский-Шихматов, – ни к чему не привели. Как сообщал Ширинский-Шихматов, Лихачев и Кондаков пытались выступить со своим мнением относительно этого дела и его смысла, однако представители Министерства юстиции заявили, что точка зрения экспертов по поводу икон и всех этих событий не имеет значения и что решать судьбу обвиняемых должен суд. «Словом, Фемида [Министерство юстиции] весьма ополчилась», – резюмировал Ширинский-Шихматов, имея в виду неуступчивость властей, и советовал Остроухову продумать аргументы защиты, пригодные для суда[724]

. По утверждению Кондакова, Брягин, настоятель и церковный староста были в итоге оправданы. Однако мы не располагаем никакими подтверждениями этого вердикта, равно как и документами по слушаниям этого дела в суде[725]. После 1917 года Брягин продолжал сотрудничать с Русским музеем до своей смерти в 1943 году.

Дело о церкви в Заборовье дает представление о том, насколько запутанным был вопрос о «священной собственности». В разгар русского Серебряного века художественный мир был потрясен тем, насколько уязвимыми оказались плоды его деятельности по сохранению произведений искусства и в конечном счете весь проект по «модернизации» древнерусского искусства и формированию национального достояния, который мог быть погублен в результате применения положений канонического права. Интересно, что сама Православная церковь не спешила начинать расследование и играла в этом деле весьма пассивную роль, вследствие чего главным защитником церковной собственности довольно неожиданно стало правительство. В ходе расследования выяснилось, что «Дело Брягина» стало поводом для противодействия попыткам сообщества искусствоведов присвоить соответствующие полномочия и установить в отношении «национального наследия» специальный правовой режим. Данное дело показывает, что в отсутствие законов, декларирующих особый правовой статус «национального достояния», попытки экспертов сформировать это достояние носили чисто теоретический характер. Иконы оставались в первую очередь собственностью церкви и ритуальными предметами: все попытки вложить в них иной смысл и добиться их признания памятниками национального искусства и культуры были тщетными. «Национальное наследие» существовало как предмет абстрактных рассуждений, а не как юридическое понятие.