Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

В начале XIX века книгоиздание и книготорговля превратились в достаточно прибыльный бизнес: издатели вступили в конкуренцию за массовую аудиторию и были готовы платить авторам щедрые отчисления с продаж. Коммерциализация начала постепенно проникать во все литературные жанры – от популярных книг, издававшихся массовыми тиражами, и иллюстрированных изданий до «высокой» литературы[924]. Впечатляющее развитие литературного языка, изменение отношения к художественному и литературному творчеству, широкое распространение книгоиздательского дела и относительно мягкая цензура создали в начале XIX века уникальную культурную атмосферу и изменили как роль автора, так и экономические условия его труда. Идея собственности, в тот момент находившаяся на пике авторитета, стала применяться к плодам литературного и художественного творчества. Авторы и издатели привыкли относиться к литературным произведениям как к товару, в то время как русские писатели и художники, вдохновляясь примером европейских стран, начали говорить о своих работах на языке собственности. Литература превратилась в профессию[925]: конкуренция за общественное признание порождала у писателей интерес к распространению своих произведений. Русские писатели, и в первую очередь А. С. Пушкин, стали жить за счет продажи своих произведений[926]

и не желали смиряться с нарушением своих прав на «литературную собственность».

Пушкин был одним из первых русских авторов, боровшихся с самовольным изданием своих произведений и юридической уязвимостью русского писателя. В 1824 году, когда Пушкин находился в ссылке и не мог всерьез протестовать против пиратского издания своих сочинений, Евстафий Ольдекоп получил разрешение на издание пушкинского «Кавказского пленника» в «St. Petersburgische Zeitschrift»[927] без согласия автора[928]. Все попытки отца, С. Л. Пушкина, и князя П. А. Вяземского, друга, покровителя, издателя и юридического представителя Пушкина, остановить распространение пиратского издания ни к чему не привели. В ответ на обращение С. Л. Пушкина с просьбой защитить права его сына Цензурный комитет заявил, что он не в силах вмешаться, поскольку нет закона, который бы обязывал власти «входить в рассмотрение прав издателей и переводчиков»[929]

. Комитет обещал в будущем не давать разрешения на издание произведений Пушкина, как в оригинале, так и в переводе, при отсутствии его согласия, но не пожелал применять какие-либо санкции по отношению к Ольдекопу. Через несколько месяцев все пиратское издание Ольдекопа было распродано, и Пушкину оставалось лишь «плюн<уть> на него и квит». Поэт оценивал свои убытки в 3 тыс. рублей[930]. Бесчестные издатели безжалостно эксплуатировали популярность самого прославленного русского поэта, и Пушкину приходилось защищать и свои доходы, и репутацию: в 1829 году он сетовал на издателя, напечатавшего под его именем некую «идиллическую нелепость», и на пиратское издание его ранних произведений, которые он не собирался предъявлять публике (более того, издатель заменил оригинальные фрагменты, которые бы не прошли цензуру, строчками своего собственного сочинения)[931].

Конфликт Пушкина с Ольдекопом свидетельствовал о том, что риторика прав собственности распространилась на сферу неосязаемых вещей – идей, слов и образов[932]

. Еще более поражает то, что в середине 1820‐х годов понятие литературной собственности, несколькими годами ранее даже не существовавшее, внезапно стало общепризнанным. Стремительная коммерциализация литературы и искусства объясняет этот феномен лишь отчасти[933]. Еще одним важным фактором была мода на политическую экономию: с 1802 по 1812 год в России было издано тринадцать оригинальных учебников политэкономии[934]. Самый популярный из них – «Начальные основания государственного хозяйства» Христиана Людвига фон Шлёцера (1805)[935]

 – учебник, по которому занимались в государственных учебных заведениях[936]. Как утверждает Йоахим Цвайнерт, Шлёцер был не просто первым в России профессионалом-экономистом. Помимо этого, он первым из классических либеральных экономистов продемонстрировал равную ценность материального и человеческого культурного капитала (как он выражался, «личного капитала») и как отдельного актива, и как одного из факторов национального экономического развития. Более того, Шлёцер применял принцип распоряжения материальным капиталом к «внутренним» духовным ресурсам (таланту, образованию): так, в его глазах наем художника был явлением того же порядка, что и аренда материальных активов, и он даже разработал метод вычисления ренты, которую приносит художнику его «внутренний капитал» (Kunstkapitalrente)[937].