В то же время эта эволюция прав собственности отражала глубокие перемены в русской культуре и экономике. Мир природы приобрел новое значение: леса, в которых прежде видели лишь источник древесины, стали восприниматься как символ уникальной русской природы; в богатствах недр отныне видели не только источник дохода для местных жителей, но и двигатель национального экономического роста. Развитие техники и рост промышленности, достижения науки, открывшие новые возможности для эксплуатации природы – все эти факторы внесли свой вклад в становление новой системы собственности. Новые схемы распределения естественных ресурсов, сложившиеся в конце XIX – начале XX века, основывались не на социальном происхождении, а на знаниях, умении эффективно распоряжаться ресурсами и требованиях социальной справедливости, подававшейся как общественное благо. Государство призывали взять на себя роль регулятора доступа к естественным ресурсам, в то время как номинальным владельцем общественных благ предлагалось объявить нацию. Эксперты-профессионалы и промышленники мастерски использовали риторику общественного блага в своих личных интересах. Они стремились взять управление общественной собственностью в свои руки. Идея
Становление национального достояния
В предыдущей главе мы проследили зарождение представления об «общих вещах» и «публичной собственности» применительно к естественным ресурсам, ценность которых изменялась по мере роста потребности в новых источниках энергии, развития рынка и появления разного рода лоббистов, прежде всего экспертов и промышленников. На свет появилось понятие публичной собственности, привитое на русской почве в дискурсе ученых и профессиональных экспертов. Создавая институт общественного достояния, эти группы открывали себе путь к власти: именно они должны были устанавливать соответствующие правила доступа, научно обоснованные нормы и критерии перехода объектов в общественную или частную собственность.
В этой части книги я продолжу анализ того, как складывалась сфера общественного достояния, на этот раз в искусстве и архитектуре. В центре моего внимания – попытки искусствоведов, археологов, художников и архитекторов создать понятие национального наследия и распространить его на собственность самых разных владельцев – Православной церкви, городов и частных лиц, а также монарха и правящей династии. Собственно говоря, формирование сферы «художественного» общественного достояния совпадало с процессом становления понятия «искусство». Объекты, прежде не рассматривавшиеся как памятники художественного творчества (например, церкви и иконы, провинциальные дворянские усадебные дома и их интерьеры), теперь стали считаться таковыми. Дополнительный толчок в этом направлении дали историки: с их подачи в старых вещах стали видеть материальные свидетельства исторических событий, сами по себе способные играть роль хранителей памяти и пробуждать патриотические чувства. Тем самым объекты собственности – иконы, городские стены, здания, картины, старые книги и рукописи – приобрели нематериальный художественный (или исторический) и публичный смысл и ценность. Понятие «художественного достояния», возникшее в XIX веке, продолжало разрастаться и претерпевать изменения: в его состав включались «памятники» искусства и истории как национального (русского), так и зарубежного (европейского) и нерусского (кавказского и среднеазиатского) происхождения. С точки зрения нашей темы важно то, что с середины XIX века «художественное» достояние воспринималось как «общественное» по самой своей природе, и эксперты, постулировавшие ценность памятников, преднамеренно или непреднамеренно вторгались в область политики и гражданского права. Ключевая роль экспертов и профессиональных организаций археологов, художников и архитекторов в выработке определения памятников наделяла их немалым влиянием на рынке земли и недвижимости, искусства и антиквариата. Художественные концепции, развивавшиеся в профессиональном окружении искусствоведов и архитекторов, непосредственным образом сказывались на имущественном статусе произведений искусства и архитектуры.