Империя вампиров

Аарон с Батистом могли бы бежать. Осесть где-нибудь в Ашеве или Августине, где на них не взглянули бы косо. Однако предпочли остаться у огня, рискуя обжечься, ибо, несмотря ни на что, верили в борьбу против тьмы.

Всю жизнь я рос в убеждении, что слово Божье – закон, но я ведь сам был грешником, разве нет? В эту самую ночь нарушал устои обители. Нарушала их, помогая мне, Астрид, но зато мы нащупали тропинку к истине о том, кто я такой. Нашу встречу, если верить Хлое, предопределил сам Вседержитель.

И тогда мне подумалось: может ли из греха родиться добро?

И если да, то грех ли это?

Какое мне дело до жизни, которую ведут эти двое? Вампиров не заботило, кого мы любим, в кого верим и какого мы роду-племени – вообще ничего. Если мне предстояло рискнуть всем, выступив против мертвяков, я бы хотел, чтобы рядом со мной стояли братья, готовые рискнуть не меньше. Аарон де Косте не был мне другом, и в тот момент я думал, а сумеем ли мы вообще подружиться. Но мы были братьями, а как гласит старинная мудрость: семью не выбирают.

– Я не скажу настоятелю, – пообещал я. – И мастеру-кузнецу Аргайлу тоже, как и мастеру Сероруку. Буду нем.

Аарон и Батист пораженно и неуверенно переглянулись.

– Ты клянешься? – спросил кузнец.

– Клянусь, брат, – ответил я, протягивая ему руку. – Жизнью, сука, клянусь.

Секунду Батист медлил, а потом стиснул мне руку и, притянув к себе, горячо обнял. Он улыбался, а в глазах у него стояли слезы. Блестели глаза и у Аарона. Он хлопнул меня по спине и выдохнул так, словно с плеч у него свалилось бремя всего мира.

– Merci. – Де Косте кивнул. – Merci, де Леон.

Я кивнул ему и улыбнулся в ответ. Я не знал, суждено ли нам стать друзьями, но, возможно, отныне мы хотя бы перестанем вести себя как двое мальчишек, что плюют друг в друга и задираются, когда тень над миром становится все гуще.

– У тебя очень доброе сердце, Габриэль де Леон, – сказал мне Батист. – Львиное сердце.

Я лишь пожал плечами.

– Братья мои – высота, которую я не сдам. Даже ценой жизни.

С этими словами я ушел, оставив этих двоих при свете кузни, и под покровом тьмы как можно живее прокрался назад в казарму. Разум занимали мысли обо всем сделанном и увиденном за ночь, но громче остальных взывала к себе одна – совсем не о моем наследии, новых друзьях и союзах. Этот вопрос полыхал у меня в мозгу ярче звезды, что падает, вырвавшись из черных объятий неба.

Что вообще такое грех?

IX. Готовая к войне

– Никогда еще в Сан-Мишоне не царило такой суеты.

Для защиты Авинбурга угодников-среброносцев отзывали со всей империи, и в казарме на нижнем уровне теперь спало больше десятка инициатов: крупный Тео Пети с соломенными волосами и воловьими плечами; Финчер с разноцветными глазами и вилкой для мяса под подушкой; приятели Аарона – де Северин, Здоровый, Средний и Мелкий Филиппы – высокородные парни, из-за которых в последний, сука, год моя жизнь превратилась в мучения.

Почти все они на мой счет определились: я так и оставался слабокровкой, нижайшим из низких в комнате, набитой Дивоками, Илонами, Честейнами и Воссами, – но все они слышали о нашей схватке с Призраком в Красном. И стоило де Северину в очередной раз обозвать меня пейзаном, как Аарон оторвался от книги Клятв, которую читал, и мягким, точно бархат, голосом произнес:

– Оставь его, Сэв.

– Чего? – фыркнул тот. – Этого низкорожденного мужеложца? Ему еще повезло, что я…

– Сэв. – Аарон пристально посмотрел в глаза собрату. – Оставь его в покое.

Спустя три дня наступил famdi[25]

, предшествовавший prièdi, и я проснулся еще до рассветных колоколов. Завтра нам предстоял исторический день: к нам прибывала императрица Изабелла во главе армии своего супруга, а Аарон готовился к посвящению в угодники. Но для меня особенным был день сегодняшний: я пережил первую охоту, и наконец иглы Серебряного сестринства нанесут мне на кожу очередную часть эгиды.

Мы с де Косте вошли в собор, и среди сестер у алтаря я приметил знакомую фигуру. За вуалью разглядел родинку над насмешливо изогнутыми губами, а в темных блестящих глазах прочел гордость.

Когда меня пристегивали к столу, я на Астрид даже не взглянул, не смея ни намеком выдать наши общие тайны. И тем не менее я ощущал ее рядом, слышал аромат ее волос: розовая вода и ландыши. Спустя двенадцать часов, проведенных под ее иглами, окутанный курением ладана и под гимны, я чуть не бредил от боли, но жаловаться не смел: Аарону перед обетами расписали всю спину. До этого он целых три дня страдал от иголок настоятельницы Шарлотты, и вот его рисунок был почти готов: прекрасный лик Спасителя в окружении ангелов воинства небесного.

Следя за работой настоятельницы, я размышлял над словами Астрид о роли женщин в Сан-Мишоне. О том, как мало они имеют власти. Среди нас была дюжина сестер, они пели хвалебные гимны, промывали наши раны и смешивали чернила с серебром.

А кто пел гимны им?

– И какой рисунок ты выбрал, де Леон? – спросил Жан-Франсуа.

Габриэль задрал левый рукав, показывая гирлянду из роз на кисти.