Империя вампиров

Ее губы изогнулись в улыбке, а взгляд сулил весь ужас преисподней.

– Клятву давала я отнять все, что ты имел, Габриэль де Леон. Дом, мать, малышку Селин…

– Ложь!

Над пиками пронесся черный страшный смех.

– Дворец из твоих страданий можно соорудить, слабокровка. И в нем воссяду я на престоле из твоих мук. Все п…

На затылок Лауре обрушился Львиный Коготь – кость треснула, хлынула кровь. Вампирша, шипя и сверкая клыками, покачнулась.

– На этой горе одна королева, и это я, – презрительно сказала Астрид, занося мой окровавленный меч для второго удара. – И он тебе не слабокровка, ты, манда нечестивая.

Смерть дарует свободу. Когда знаешь, что умрешь, страх отступает. Остается лишь гнев. Ничего другого я не испытывал, когда схватил Лауру за горло. Я вспомнил, как мама заплетала мне косицу на именины, как учила носить свое имя, точно корону; как моя сестренка, маленькая чертовка, моя Селин смеется над моими похабными шутками, и письма, оставшиеся без ответа. Последней в памяти всплыла другая сестра, милая моя Амели, та, которая рассказывала нам на ночь сказки и танцевала под мелодию у себя в голове. Моя семья. Мое сердце. А эта пиявка все отняла. Я снова вернулся на раскисшую площадь Лорсона, в тот день, когда вернулось домой то, что оставалось от Амели, и в голове у меня знакомой песней вновь прозвучало имя: «Эсани».

Я крепче сжал горло Лауры и ощутил, как во мне закипают ненависть и ярость. Шея Лауры стала чернеть, и вампирша вытаращилась на меня, раскрыв рот. Она схватила меня за руку, но я все стискивал пальцы, а из щелей у нее на коже повалил пар: кровь вампирши закипала.

– Отпусти меня!

Она завопила, когда ее бессмертная плоть занялась огнем: фарфор прогорал до костей. По руке у меня стекала, исходя паром и обжигая, кипящая кровь, но я держал Лауру, отрывая ее от себя и укладывая в снег. Ее плоть крошилась в моих пальцах. Лишенные возраста глаза расплавились и сползли у нее по щекам, словно свечной воск, и вампирша заверещала:

– ОТЕЦ!

В ответ из разделявшей нас тьмы раздался рев, наполненный чистейшим гневом. В нем я услышал боль и ненависть, что не пройдут за вечность. Но вот, испустив последний вопль, Призрак в Красном выгнула спину и вывалила изо рта кипящий язык; тогда же обманутое время настигло ее и обратило в прах. От Лауры Восс осталась только дымящаяся язва в снегу да клочки красного как кровь платья.

Я кое-как поднялся на ноги. Астрид посмотрела мне в глаза.

– Габи…

– Укройтесь в башне! – задыхаясь, велел я. – Бегом!

Еще не отдышавшись, истекая кровью, я побежал по багряному снегу к зарядам игниса. Аарон с Батистом оставили поле боя внизу, и в спину им выл Несметный легион. Я проорал: «ЖИВЕЕ!», подбегая к сугробу и ища в свежевыпавшем снегу запальный шнур. Наконец, нашарив огниво, я поджег его. Шнур плюнул искрами, огонек с шипением пополз к бочкам и заключенной внутри смерти.

– Де Косте! Батист! – прокричал я. – БЕГИТЕ!

Сам устремился вверх по склону, хрустя снегом, к единственному спасению, какое видел. За спиной у меня рванул игнис, но грохот приглушили вой бури и плотный снегопад. Зато снизу донесся пугающий звук, похожий на топот исполинских сапог. Оглушительный треск, с которым раскололся слой недавно выпавшего снега на склоне Гавриила у самых ног статуи.

Гора заходила ходуном, и я чуть не упал, а тут поползла еще и верхушка сугроба. Я перепрыгнул через кромку белой волны навстречу единственной надежде – вытянутой руке высоченного ангела, все еще погребенного под снегом. Меня спас, наверное, кровогимн. Да еще десница Бога, пожалуй. Я рухнул на раскрытую ладонь Гавриила, цепляясь за каменную кладку башни, тогда как мир кругом разваливался на части.

Гром прокатился по всему Годсенду. Один Бог знает, сколько я обрушил снега. Эта серая приливная волна скатывалась по склону, набирая вес и скорость, а когда смелó легион нежити, я ощутил, будто мне в череп вонзились ледяные когтистые пальцы.

Я услышал клятву вечного отца, обращенную к тому, кто только что убил его возлюбленную дочь:

– У меня впереди вечность, мальчик.

Я есмь вечность.

XVI. Последний сын

– Я костерил себя и называл дураком всю дорогу. Все семнадцать дней пути. По одну руку от меня ехал Аарон, по другую Батист, а за спиной – неожиданно и, наверное, нежеланно – тенью плелся Серорук, вслед за которым шагала когорта ее величества в ярко-желтых табардах.

Они наткнулись на нас несколько часов спустя после сражения, застав на восточном склоне, где мы, покрытые кровью, отдыхали вместе с Хлоей и остальными сестрами, не осилившими подъема. Первыми прискакали Серорук и наши братья инициаты, а вел их запыхавшийся Кавэ. Вскоре, с рассветом прибыл и передовой отряд Золотого войска – в голове с Халидом и угодниками. Они пораженно выслушали рассказ Астрид о том, как две дюжины встали против десяти тысяч, отбросили Несметный легион назад в Тальгост и погребли его под сотнями тысяч тонн снега.