Империя вампиров

Изуродованное шрамами, его лицо было покрыто пеплом, пустую глазницу закрывала полоска кожи. Я поднял голову и посмотрел в темноту, на дым от погребальных костров и подумал, что это, может быть, кошмар, и если усердно молиться, то я проснусь.

– Мне жаль, Серорук, – сказал я. – Я столько позволил ей отнять у вас.

– На то была воля Божья, де Леон. Кто мы такие, чтобы знать замыслы Вседержителя?

Я понурил голову.

– Значит, и это – Его воля? Чтобы моя сестренка сгорела, будто хворост? А мою мать забили, точно скот? Как может это быть Его волей?

– Моя мама погибла, когда я был еще ребенком, – тихо произнес наставник. – Она была для меня всеми звездами моего неба. Помню, спрашивал себя: как могу я дальше жить, если я любил ее больше жизни? Но именно так и бывает, Львенок. Тяжелейшее бремя мы несем не на плечах, но в сердце. А те, кого забрали из нашей жизни, не умирают совсем. Они ждут нас в свете любви Божьей.

Он подался вперед, заглядывая мне в глаза.

– Вот оно, истинное бессмертие, а не та его темная подделка, о которой твердят враги. Вечность обретается в сердце тех, кто нас любит. Люби их, Габриэль, и помни, что они ждут тебя у престола Вседержителя. Просто твое время еще не пришло. – Он покачал головой. – Пока не пришло.

Я взглянул на своего старого наставника и понял, что в его словах звучит истина: есть время для горя, время петь песни и время поминать с любовью ушедшее. Но есть и время убивать. Есть время лить кровь, гневаться, закрывать глаза и быть тем, кого в тебе видит небо.

– Я буду любить их. – Я облизнул покрытые пеплом губы. – И отомщу.

Заскрипели по снегу и пеплу окованные серебром подошвы, и я, подняв взгляд, увидел Аарона с Батистом. Лица их были отмечены горем и ужасом, но вместе они стояли гордо. Братья, с которыми я рисковал жизнью. Которых я любил.

– Вернетесь с нами в Сан-Мишон? – спросил я.

Батист взглянул на Серорука.

– Нас примут?

Наш старый наставник со вздохом произнес:

– В Заветах все четко сказано, Са-Исмаэль. Слово Господне – закон, и вы согрешили.

– Я ощущал Его на том склоне, Серорук, – произнес Аарон. – Омытый Его священным светом. Бог был с нами, со мной и Батистом, когда мы обратили вспять тьму, жаждущую пожрать всех людей. Всех мужчин. Если твой Бог называет мою любовь греховной, то это не тот Бог, которого я познал.

– Куда же вы теперь? – спросил я.

– На юг, пожалуй, – пожал плечами Батист. – Ты мог бы отправиться с нами, Львенок.

– Нет. – Я улыбнулся, невзирая на боль в груди. – Мне еще предстоит убивать чудовищ.

– У тебя львиное сердце, mon ami. – Здоровяк схватил меня за руку и, притянув к себе, со слезами сгреб в медвежьи объятия. – Смотри только, чтобы эти чудовища не вырвали тебе его.

– Сердца не разбиваются, только саднят.

Я похлопал Батиста по спине, отстранился и посмотрел на Аарона. На этого напыщенного барчука, которого я так презирал, с которым бился и лил кровь и в котором не видел не то что семьи, но даже друга.

– Adieu, брат.

Аарон взял меня за руку и отвел в сторонку. Серорук молча проводил нас косым взглядом. Наконец мы остановились возле лошадей, где нас никто не мог слышать, и Аарон, отпустив меня, произнес:

– Молю Бога и Деву-Матерь, чтобы они хранили тебя, де Леон. Еще больше молюсь, чтобы ты сам себя поберег. И всего зорче приглядывай за серафимом Талоном.

– За Талоном? Почему?

– В ночь, когда в Сан-Мишон прибыла императрица, когда серафим… застал нас с Батистом… клянусь, я что-то такое ощутил у себя в голове, еще на празднике. Легкое, как перышко, прикосновение… Боюсь, Талон не случайно нас раскрыл. Он хотел от меня избавиться.

– Чего ради?

– Не знаю, но верить ему нельзя, Габриэль. Остерегайся.

Я кивнул, проглотив комок в горле.

Аарон обнял меня, и я тоже заключил его в объятия, опустошенный еще одной потерей.

– Что ж, доброго пути, брат, – пожелал он мне. – Но я не прощаюсь. Мы еще встретимся.

Я проводил взглядом Аарона с Батистом, когда те бок о бок уезжали прочь, во тьму и холод. Подумал, правда ли, что наши пути еще пересекутся. Спросил себя, может ли доброта происходить из греха, и что тогда вообще такое грех? И если Бог любит нас, то отчего так не позволяет нам самим обрести любовь? Как может Он допускать подобные страдания? Отчего счел мудрым сотворить мир, в котором обитают ужасы?

Я спрашивал себя, но ответов не слышал.

Слушать я пока был не готов.

XVII. Меч державы

– Настоятель Халид стоял перед собранием, под статуей Спасителя, на фоне фальшивого Грааля. Все слушали, опустив взгляды, как он своим грохочущим голосом читает проповедь, а я невольно оторвался от алтаря и посмотрел на наших почетных гостей. Оно и понятно: еще никогда Сан-Мишон таких не принимал.