– Я в долгу перед вами, ваше величество. Ваше милосердие не знает границ.
– О, будьте уверены, шевалье, пределы у него имеются. – Императрица оглядела карту империи и твердым как железо голосом проговорила: – Наше милосердие и так у самых пределов. Посему не вздумайте прохлаждаться здесь, в Сан-Мишоне. Мы призовем вас, Габриэль де Леон. И скоро.
Изабелла протянула мне унизанную каменьями и серебром ручку, и я невольно вспомнил ту первую ночь, когда здесь, под этой самой крышей, впервые заговорил с Астрид. Когда она протянула мне ладонь, и я облобызал ее. Сегодня же я отпускал ее навеки.
Я легонько коснулся губами руки Изабеллы.
– Императрица.
– Теперь оставьте нас, – велела она.
И я повиновался, как верный солдатик.
XVIII. Какой будет твоя история
– Той ночью я вернулся в библиотеку в обычный наш условленный час.
Я не знал, правильно ли поступаю. В животе у меня все сжалось в ледяной кулак, а сердце билось изнутри о грудину. За прошедший год ошибок, безрассудных поступков и слепых догадок я, считая себя умнее прочих, совершил и сделал более чем достаточно. И вот я, рыцарь империи, посвященный угодник, раскрывший уловку Вечного Короля, все же затаился в тени среди полок запретной секции, глядя на свет единственной свечи и гадая, не дурак ли я.
Долго, впрочем, гадать не пришлось.
При звуке осторожной поступи мое сердце забилось чаще. Ступали тихо и быстро. Хорошо мне знакомо, лабиринтом полок, заставленных диковинками и пыльными книгами, к нашему маленькому убежищу, где мы скрывались от мира. Не разозлится ли она на меня? Что скажет? И закончится ли все так, как я думаю?
И вот, достигнув конца лабиринта, он вышел на свет: уже надел маску притворного негодования, готовый выкрикивать обвинения…
– Это что еще за чертовщина?
Я спустил ноги со стола.
–
Талон оглядел комнату. Стоило ему понять, что я тут один, и усы у него задрожали.
– Ждете кого-то?
– Это запретная секция, де Леон.
– Я больше не инициат, серафим. Мне всюду открыт путь.
– И что ты делаешь тут, посреди ночи?
– Вас поджидаю.
– Меня?
– Я ощутил, как вы забрались ко мне в голову.
Тощий смерил меня взглядом и процедил сквозь заострившиеся зубы:
– Как ты смеешь меня в таком обвинять? В Сан-Мишоне братья не используют свои дары друг на друге без дозволения, ты, мелкий слабокровный жополиз.
– Но иначе ты бы не пришел сюда, Талон. Надеялся застукать нас с Астрид, как ты застукал Аарона с Батистом? Хороший охотник использует слабости добычи против нее же. Желание – это слабость, не так ли? Как еще лучше избавиться от меня и сохранить ручки чистенькими, аки ангельские крылья?
– Так ты признаешься! Ты виделся здесь с сестрой-новицией?
– Но как ты узнал об этом? Если только не рылся у меня в голове.
– У меня есть глаза, де Леон. Я вижу, как она на тебя заглядывается.
– О,
Талон сощурил глаза.
– Что ты там сказал?
– Служаночка в замке Косте. Ты умело обставил это так, будто по шато разгуливают вампиры. Но ведь и ты оставался без пригляда, Талон, а когда показался в бальной зале вскоре после появления Лауры, глаза у тебя были красны, как кровь.
– Как и у Серорука. Я лишь выкурил трубку санктуса, чувырла ты болотная.
– Разве что от тебя не пахло им, как от Серорука. Глаза у тебя налились кровью не после трубки, а после того, как ты испил девицу. Совсем как Ифе в ночь ее гибели. – Я встал со стула и медленно направился к серафиму. – Когда Аарон предупредил меня о том, что ты залезаешь в головы, я удивился: зачем тебе избавляться от него и от меня? А потом вспомнил кое-что. Серорук лежал без сознания, когда Лаура обратилась к тебе на мосту в Косте. «Я посулила бы удовольствия, о каких ни девственник, ни святой брат не мечтал. Но ты ведь уже наш, бледнокровка». А уж когда она упомянула Ифе, ты, как болван, кинулся на нее очертя голову. Ты просто не хотел, чтобы мы с Аароном ее дослушали.
– Ах ты подонок мелкий… – зашипел Талон.
– И давно? – в гневе спросил я. – Давно ты пил Ифе? Давно с ней спал?
Талон выпучил глаза.
– Да как ты смеешь, т…
– В ночь своей гибели она приходила в собор! Стояла там на коленях перед Девой-Матерью, обхватив себя поперек живота. «Проклятие ты ниспослала мне или благо?» – вопрошала Ифе. Но лишь поговорив с Кавэ, я выяснил правду: из поездок за припасами в Бофор он привозит не только дурман-траву. Сестра Ифе попросила его раздобыть медокладезь, рябинобел и дождевику. Ты же мастер-химик, Талон, ну так скажи, зачем молодой женщине травы подобного рода?
Талон посмотрел на меня сквозь набухающие слезы.