Империя вампиров

Ее губы касались моей кожи, как лед и пламя, лаская там, куда не заглянули бы смертные девушки. И я целовал ее так же, зарываясь лицом в ее бедра, теряя разум, когда она вжала меня в себя. Мы двигались неспешно, беззвучно выдыхая над укромными местами друг друга, пока не осталось только неизбежное, только огонь для нас двоих. Она царапала меня ногтями, умоляя «Трахни, меня, трахни», и когда я, затвердев, вошел в нее, плавно и глубоко, весь мир утратил для меня значение. Не осталось ничего божественного, кроме желания в ее взгляде. Я с радостью провел бы вечность в адских муках в обмен на мгновение райского блаженства внутри нее.

Она оседлала меня, и мы задвигались вместе, лезвия моих зубов касались ее атласной кожи, и она трепетала, шепча мое имя. И когда меня захлестнуло жаром, когда меня обожгло изнутри, она развернула мое лицо к себе и заглянула в глаза. В ее взгляде я прочел отчаянную нужду. Ее набухшие губы краснели вишнями.

– Укуси меня, – выдохнула она.

– Что?

– Укуси меня, Габриэль.

Зубы у меня заострились при виде пульсирующей жилки под млечным шелком кожи у нее на шее. Я этого хотел – Боже, помоги! – хотел так сильно, что больше ничего не видел, забыл вкус всего остального. Но я еще не совсем потерял себя и прогнал это чувство; я бурно дышал, пока Астрид двигалась, сидя на мне, – глубже, быстрее; теплая и невыразимо гладкая, она, как в танце, подводила меня все ближе к грани.

– Они увидят, – прошептал я. – Следы…

– Сюда, – молила она, оглаживая себе грудь. – Прошу тебя.

Нет нужды крепче потребности быть желанным. Нет на земле слов слаще, чем «прошу тебя». И я отдался этому весь, без остатка. Она затрепетала, когда из горла у меня вырвалось дикое рычание, а голод захватил меня всего. Я взял ее за волосы и с улыбкой притянул к себе. Моя нужда граничила с помешательством. Желание – с жесткостью. Она со стоном вжалась в меня крепче, а мой язык скользнул по твердому, как галька, соску; ее ногти впились мне в спину, а чудовище, которым я был, погрузило клыки в ее грудь, пронзая белое и вызволяя из него красное.

Они прижималась ко мне, выгибая спину, раскрыв рот в беззвучном крике, захваченная поцелуем. Дрожа всем телом, она стиснула меня бедрами и отдалась этому огню, а ее кровь – Боже, этот непостижимый, пылающий источник жизни! – разлился у меня во рту, проникая в самое сердце.

Тогда я познал цвет блаженства, и цвет этот был красным.

Я пил ее, как река пьет дождь. Возносясь к алому свету давно погасшего солнца, затерявшись в нем, я почти не заметил, как она соскользнула с меня и завершила дело рукой, и моя маленькая смерть разлилась по ее коже, пока я торопился сделать еще глоточек, урвать еще капельку. Ахнув, она отстранилась и, раненая, страстно припала к моим губам, деля со мной вкус железа, ржавчины и соли. Наконец мы повалились в разворошенную постель, мокрые и липкие; она опустила голову мне на грудь, и я обхватил ее руками.

И так, в тишине мы пролежали вечность. По правде, я даже не знал, что и сказать. Это была дорога в ад, и мы ступили на нее.

– Это грех, – сказал я. – Нас за него накажут. И Бог тоже.

Астрид приподняла голову и заглянула мне в глаза.

– Но мне плевать, – выдохнул я.

Она погладила меня по лицу кончиками пальцев, и я задрожал.

– Уедем?

Я покачал головой и произнес слова, которых она ждала:

– Ты же говорила, что не отдашь свое сердце трусу. Мы бы при всем желании не уехали. Да мы и не хотим.

– Значит, таков наш удел? Любить друг друга во мраке? Как лжецы?

Я зажмурился и поцеловал ее в лоб.

– Пока война не закончится. Пока песня не будет пропета.

– А потом?

– Потом – лишь мы. Навеки.

Она снова поцеловала меня, растаяв в моих объятиях. Это был пламенный поцелуй, пропитанный слезами, сладчайший грех; поцелуй, по сравнению с которым любой другой будет казаться легким. И если это табу, решил я тогда, то я готов был умереть за то, чтобы его нарушить. И там, обнимая эту девушку, я поклялся перед Богом отдать все прочее – кровь, жизнь – лишь бы он позволил мне обладать ею.

Ею. Одной.

XX. Разбитое стекло

Замолчав, Габриэль пристально посмотрел на серебряный рисунок, что она вывела у него под кожей. Услышал брачный призыв волка – одинокий вой в долгой и тоскливой ночи.

Он держал в онемевших пальцах пустой бокал, ощущая, как бежит по венам разогретая вином кровь. Казалось, приложи он должное усилие и протяни руку, сумеет коснуться ее. Нужно было только мысленно открыть окошко и поискать ее внутренним оком – она ждала его, улыбаясь, нетронутая зубами времени. Длинные черные волосы, бездонные темные глаза и тяжелая тень.