Иная судьба

Ну, кто ж знал, что мальчишка таким шустрым окажется.

— Думаю, Гермес с ним. У мальчика хорошо получается красть, знаешь. Припоминаю, что как-то в шутку он украл копье у Афины, меч у Ареса…

А теперь вот, значит, разжился трезубцем, да, брат? И моим шлемом — наверняка тоже (ах, племянник, скотина, как невовремя!). Вот только вряд ли они это провернули вдвоем, да, брат? Кто еще с ними?

— Тритон, — Зевс только головой мотнул в ответ на мое хмыканье. Мол, что ж ты брат, такое рожаешь, вон, третий уже в заговоре. — Главк — тоже из морских. Помнишь — говорил тебе: не хочет подчиняться… Кой и Лелантос — из титанов. Может, есть и другие. Мне хватило, брат.

В глазах у младшего можно заблудиться. Слишком много неба для Владыки Морского: в нем теряешься, будто впервые полетевшая птица. И все же видно: растерянные слуги мечутся по дворцу… рука ищет трезубец… падает заздравная чаша, визжит какая-то нимфа… с любовницей подловили, брат? Ну, как неловко вышло.

— Я принял бы бой — ты знаешь, я не привык отступать… Вот только ты был прав. Мой сын — лучник. Почему мы забыли, как опасны могут быть стрелы сыновей?

И потрогал бок, на котором уже начал подсыхать ихор. Я передернул плечами — отозвалось неизбывное, вязкое «Тебя свергнет сын, сын, сын…»

Может, ты и забыл, Зевс. Я помнил.

— Особенно когда они летят из невидимости… Да, брат. Я сбежал. Покрыл себя позором, оставил царство. Не хотелось в Тартар — кажется, туда сыновья отправляют свергнутых отцов? Говорят — в бегстве нет постыдного, когда оно — разумно. Мое было разумным: я отступил, чтобы попробовать вернуться. Собрать войско… может, даже обратиться к Посейдону… Но еще я хотел предупредить тебя. О том, что теперь…

Глаза чище неба, яснее колесницы Гелиоса. Блики золота играют в волосах. Теперь они придут за тобой — это ты хочешь мне сказать? Потому что знают, что ко мне ты обратишься в первую очередь? Потому что Аполлон оскорбил моего сына — и собирается нанести удар первым, и еще не знает, что Арес выбрал изгнание? Потому что, если уж начали — нужно продолжать?

— Трогательная забота.

Трогательная забота, брат… Без тебя я никак бы не догадался об этом. И можешь не прятать за ресницами истину. О том, что если бы ты вдруг успел свергнуть меня — под твоей рукой оказались бы все силы Олимпа. Ты смог бы воевать с сыновьями более чем на равных…

Смешок Зевса прозвучал — одиноко и мертво.

— Подозреваешь, что я собирался тебя свергнуть, так, брат? Я собирался. У меня даже было оружие — один ученик Прометея, который, может быть, знаком тебе. Сын нереиды… неважно, как ее звали, она уже на пути в подземный мир. Я думал, что расскажу мальчишке о твоей расправе над женой — и подтолкну его этим. Но кто-то придумал лучше. Теперь мальчишка жаждет мести, и скоро — слышишь, брат, скоро… Ты хочешь узнать — зачем я здесь? Предложить тебе союз. Не знаю, что стало с твоим луком, но я не вижу его при тебе… значит, мы безоружны — оба. И нас могут свергнуть — обоих. Но мощь Олимпа — это мощь Олимпа. Если ты созовешь войска… я смогу подтянуть морских, которые мне еще верны… Мы протянем время, обратимся к Циклопам — нам нужно новое оружие. Можем даже обратиться к Посейдону, пообещать брату освободить его от изгнания, заключить сделку… почему ты смеешься, брат?!

На тебя приятно смотреть, Зевс Морской. Глаза полыхнули воинственным светом, сжалась ладонь в кулак, так и сыплешь идеи — полной горстью. Полководцем бы тебе быть — да только войны нет, как назло…

Обидно — что и не будет.

Потому что я смеюсь тихим, едким, невладыческим смехом, начиная прозревать — будто сняли повязку с глаз. Будто явились тайные нити судьбы каждого участника этого заговора — уходящие не наверх, к Мойрам, а вниз.

Я смеюсь, потому что начинаю понимать. Потому что уже понял то, что ты невольно высказал еще до того, как мы вошли в этот зал — «Можем не успеть».

Потому что…

— Поздно.

В груди глухо бухает «Будет! Будет! Будет!»

И тогда, взявшись из ниоткуда, от подножия Олимпа сердцу вторит кифара.

* * *

Юноша шел на Олимп. Один — на царственную гору. Неспешным, усталым шагом — так идут туда, где тебя уже давно ждут.

Юноша шел, и рядом с ним шла музыка.

Сперва робко вздохнула. Окликнула пронзительно и вкрадчиво — можно? Потом поняла, что можно — и пролилась смелее, захлестнула первой, нежной волной прилива, потом плеснула второй, рассыпалась дробными брызгами-звуками, разлилась шире моря — и потопила в песне Олимп.

Юноша шел, расправив плечи — одинокий кифаред, которого я не должен был видеть, но видел. И синий гиматий плескал по ветру — откромсанный от моря лоскут, и по ветру вились черные кудри, и пальцы порхали над струнами кифары. Глаза были сухими и покрасневшими от чего-то — то ли от морской соли, то ли от слез.

Юноша шел по тропе, не замечая ее — и тропа льстиво юлила и норовила распластаться поудобнее. Горный путь, по которому не пройти смертному и на котором кентавр сломает себе ноги — выпрямлялся и подкатывался под истертые сандалии, и камни ласкались к ногам юноши хозяйскими псами — покорные сладкой песне.