Иная судьба

Так не бывает. Это неправильно.

Истины говорят чуть ворчливым, знакомым голосом — только вот опасаются звучать из-за плеч.

Да, — киваю я истине вновь и вновь, как старой знакомой. Наверное, не бывает. Этого не было записано в свитке Ананки.

Она не могла себе этого представить.

И потому умерла.

Бог не может принести себя в жертву, — не унимается истина. Это невозможно.

Ага, — старательно подтверждаю я, — кто в такое поверит, правда?

Судьба не могла поверить в эти строки.

И потому погибла.

Боги, — фырчит истина, не унимаясь, — боги не могут… не могут любить так. Чтобы за кого-то… ради чего-то… Они сражаются ради силы, славы, власти. И потому не сражаются насмерть.

Точно, — соглашаюсь я снова и снова. — Конечно, не могут.

Ананка-Неотвратимость не могла себе этого вообразить — и потому мертва.

Точно так же, как вы, истины.

Почему же это мы мертвые, — возмущаются истины и пытаются встать на цыпочки — чтобы звучать из теней, из воздуха, из снов. Слышишь?! Почему мы — мертвые?!

— Потому что здесь другая эпоха.

Истины стыдливо ойкают. Оглядываются по сторонам, бормоча: «А что, уже новая началась? А когда же это она успела…» И уносятся подальше — из снов, из теней, из воздуха.

Остается одна — в воде.

С лицом, похожим на моё — черные волосы с серебринкой текут на плечи, острота скул… пустота взгляда.

— У тебя всё началось правильно, — говорит эта пустота. — Ну и чем закончилось?

— У тебя всё началось неправильно, — гляжу в ответ я. — А закончилось ли вообще?

Скажи мне, моя черноглазая истина-двойник — что есть правильно, а что — нет? Правильно — это… лучше? Для кого? Для богов? Для Ананки?! Для мира?

Неправильно — это… невозможно? Не прописано? Не предсказано?

И не получается ли так, что и ты принял похожее решение в своем «неправильно» — и тоже убил…?

И не выходит ли так, что наши «правильно» и «неправильно» сливаются в единственный путь, прямой как стрела или меч смерти?

А если так — разве могло быть иначе?!

— Ты убил её, — сказала мать-Гея.

Хитон на ней был зелёным — будто весенняя трава. Вынырнула вот из искореженной плоти Флегр — взошла зачем-то. Наверное, весну учуяла.

Только вот лицо старушечье, губы дрожат…

— Да, — сказал я.

Больше не будет битв, — сказал я. Хватит великих схваток, ударов в спину и роковых пророчеств. Твоим сыновьям не нужно быть в Тартаре или умирать. Твоим внукам — тоже.

Мы победили, но быть не только нам. Быть — и всем остальным, и всему остальному.

Таков новый закон той, которая нынче правит на небесах вместо Ананки.

Густая коричневатость распаханной нивы в ее глазах дрогнула — и медленно, несмело проросла весенней зеленой порослью.

— Когда я выплавляла Серп из себя, — тихо заговорила она, подходя, — я надеялась. Надеялась, что он…

Надеялась, значит. Неудивительно, что удар Серпа был смертелен для Ананки: в него было вложено то, что для нее — яд.

И понятно, почему это оружие обернулось щербатой усмешкой небытия: отчаянная, неподкрепленная ничем надежда… безумная и обращающая в прах.