Иная судьба

Потом точки приблизились. Мигом — без звука. И показалось — я все-таки сумел его рассмотреть: угольно-черный пес стоял напротив, иронично ощерившись и покачивая головой, как бы говоря: «Ну, и кавардак же ты тут навел, невидимка».

Тихо фыркнул.

Ткнулся сухим, горячим носом в ладонь — сгустком мрака и тьмы. Втянул в себя лепёшки, будто — в водоворот.

Пропал.

Темные Области ложились под ноги мягче родного Крита — угодливая бесконечная свалка, готовая на все — только прикажи…

Трёхтелая ждала на тропе.

Поворачивала в пальцах темный флакон из вулканического стекла.

Смотрела задумчиво — не таинственно.

— Зачем он тебе? — спросила, когда я протянул руку.

— Я говорил, что собираюсь лгать — разве ты не услышала меня, Трехтелая?

— Ты говорил внятно, Кронид. Я расслышала. Зачем тебе мое варево? Разве не можешь ты лгать без него? Не можешь приказать — чтобы они поверили?

— У меня нет зелий, Трехтелая. Колдовских трав и заклятий. У меня нет даже — колдовских сил, как у тебя.

— У тебя есть право, Кронид. Иногда оно бывает важнее любых сил.

К чему ты сказала это, Трехтелая? Почему не торопишься передать флакон? Что ищешь за моими плечами, на Темных Областях?!

Какое право у меня есть?

Передала все же — я почувствовал холодную тяжесть в ладони. Кивнул на прощание, зашагал прочь по узкой тропе, омываемой ароматом асфоделей.

Взошел на утес, с которого так хорошо виден был подземный мир. И окинул его взглядом — черно-огненную чашу, исполосованную реками. Тоскливый дворец на острове, ощерившаяся пасть Тартара, и вязкость стигийских болот, и фигура с тремя телами замерла на распутье — богиня перекрестков в своей стихии.

И подполз, жмется к ее ногам трехголовый пес… так у Цербера три головы?! Ах да, еще и дракон из задницы? Так а с кем же я тогда… кого же я тогда…

Пожал плечами — шагнул к себе, на Олимп, обратно.

Мало ли голодных псов в подземном мире?

* * *

Кнут распевал вовсю — звонко, радостно. Так, небось, птицы не поют. Должен был — торжественно и сурово, а вот, попался какой-то голосистый, не постигаю — откуда его Эвклей откопал.

Голос кнута — на фоне гробовой тишины и редких стонов — казался неуместно легкомысленным. Кнут забыл, что нынче казнь.

Остальные помнили.

Солнце слепило глаза — вцеплялось когтями, тоже хотело кого-нибудь казнить. Нотт-озорник подхватывал песню кнута — и разносил по внутреннему двору, от бога к богу, от нимфы к нимфе…

В песне было — о том, как нельзя изменять Владыкам.

— Хорошо, что Афина не пришла, — сказал я тихо. Гера, застывшая по правую сторону от меня, вздохнула что-то почти неслышно. Она была в моём шлеме — незрима. И, кажется, опасалась, что меня или ее все же услышат.

Я был уверен — что не услышат, а услышат — додумают что-нибудь за нее и меня. Зелье Гекаты разило без промаха. Я просто позвал их «освежиться перед неприятным зрелищем» — тех, кто хотел увидеть казнь. Слуги разнесли нектар и амброзию. Другие слуги вывели во двор подобие Геры — можно было взять любую служанку, а после сбыть в подземный мир… Но я сделал проще: накинул облик царицы на одну из овец Нефелы И бывшее облако обреченно проплыло к месту казни, и на его (ее?) спине вскоре заблестел поддельный ихор.

— Думаешь, на нее не подействовало бы зелье? — тихо спросила Гера. — На Афину.

— Уверен.

Из тех, кто умеет видеть

— здесь никого, это радует. Гестия где-то в лесах, она все последнее время старается не проводить во дворце. Стикс убыла в подземный мир — оставила за себя сынков, бичевать якобы царицу. Ни Фемиды, ни Япета…

Вроде бы — полный двор набился, а опасаться некого. Нет даже Ареса — видать, еще не донесли о моей беспримерной жестокости. Ну, зная сынка — он вылезет, когда не надо, и устроит отцу неожиданность.

Боги, божки, музы… Артемида с нахмуренными бровями и без брата. Гермес. Деметра — она прибыла утром и всё пыталась рыдать и просить за сестру, голосила так, что чуть игру мне не испортила. Зевс — ну, куда ж без братика. Смотрит задумчиво — то ли фигуру Геры оценивает, то ли прикидывает, что иногда бывает за измены.

Удар — стон, удар — стон… брызжет на плиты подобие ихора. Напевает кнут. Позванивают цепи, которыми прикована овца Нефелы в облике царицы. Наковальни на ногах болтаются.

И глаза — не меньше сотни — прикованы к наковальням, к исхлестанной спине, к развившимся волосам… И у всех — у брата, у Деметры, у мелких божков… у всех затуманены тем, что им хочется видеть. То, что я подсказал — увидеть им.

И мне не хочется знать — мог ли я им просто приказать. Махнуть рукой, указать — вон там Геру бичуют, узрите! Описать в нескольких словах подробности: вот так она кричит, так изгибается, такие-то рубцы оставляет кнут…

Не хочется знать — потому что знаю.

Понимаю, о каком праве говорила Трехтелая там, в подземном мире.

— Что мне делать теперь? — спросила Гера, когда ее подобие проплыло под охраной обратно — в свои покои. На плитах внутреннего двора поблескивали брызги фальшивого ихора. Шептались зрители — я только что приказал Гере не показываться мне на глаза. Деметра на цыпочки приподнялась — сейчас побежит утешать сестру…