Infernum. Последняя заря

Так шли года, малыш рос, и все чаще деревенские начинали болтать о непохожести черт. Все чаще в мысли к ним закрадываться стали сомнения, которые подтачивали обиду в душе отца, превращая ее в ненависть — ведь над ним насмехается вся деревня. И решил он очистить имя свое и отправился к камню, у которого их предок заветы получил. И взмолился он о помощи, стал просить совета, как смыть с себя грех жены. И услышал голос он. Повсюду раздавалось эхо, шептавшее сладко: «Накажи, накажи, у-у-у-бе-е-ей». Испугался он, вскочил, засомневался: «Нельзя, — вскричал он, — грех это, не дозволено смертному творить суд, не дозволено жизнь, данную Создателем, отбирать». «Накаж-ж-ж-жи-и-и, убе-е-е-ей, такова цена греха — грех искупить лишь кровью можно, ж-ж-ж-жер-ртва, накаж-жи-и-и-и». Замкнул руками он уши и сбежал, не мог Создатель жертвы просить. Не мог. Сделался беспокойным он и ночами не спал. От заботы жены злился все сильнее. И вот в душе уже из семени сомнения вырос гнев. Стал питать мысли его. И пошел он снова к камню, и вновь взмолился: «Укажи другой путь!»

«Не ука-а-а-аз ты, смертный, воля моя — накаж-ж-жи-и-и-и! Убе-е-е-ей! Принеси в ж-ж-ж-жертву. Докаж-ж-ж-жи веру свою и преданность, иначе не видать тебе черто-о-огов светлых».

Вернулся он домой, и встретила его жена с ужином сытным, и повис на шее сын — не сын, чужой мальчишка, — и засмеялся, да так звонко, что сердце его треснуло пополам, не мог он бороться со скверной, которая оказалась сильнее любви в его сердце. Оттолкнул он сына — не сына, чужого мальчишку — и потянулся рукой к ножу. Жена замерла на месте, будто прочитала в глазах его намерения. Так и стояли они, замерев и глядя друг другу в глаза. Но стоило ему сделать шаг, как она кинула в него тарелку с горячим мясом и, пока он кричал от ожога и пытался прийти в себя, схватила мальчишку и выбежала во двор. Глупая, не к горам побежала, где скрыться могла, к реке повернула. Не подумала она, что весной, когда оттаяли снега с вершин и ручьи бурными потоками напитали реку, не пройти, не обойти ее. Но бежала она, не разбирая дороги. Бежала она и молилась о помощи, о спасении молила. Не за себя, за сына — кто знает, может, помолись она и за себя, осталась бы жива?