Инквизиция, ересь и колдовство. «Молот ведьм»

Второй нарратив воспроизводит узнаваемый набор обстоятельств (молодая жена-чужестранка, любовница-ведьма, публичное проклятие в присутствии почтенных лиц), искажая некоторые детали происшествия: действие со свадьбы переносится на людную улицу, слова ведьма произносит другие и, главное, существенно меняется концовка. Пострадавшая здесь сама обличает ведьму, после чего умирает. Здесь в «пример» попадает фактическая ошибка, поскольку пострадавшая была жива на момент процесса и дала показания. Очевидно, Инститорис увлекся риторической убедительностью и позволил себе некоторую вольность.

При всей непохожести тем не менее проступают детали дела Шоберин, которая, со слов ближайшего окружения, была обличена рыцарем Йоргом Шписсом накануне его смерти. Любопытно, что в самом конце истории примыкает оговорка относительно убитого колдовством рыцаря, о чем «свидетельствует общая молва»[352]. Кроме того, подобно эху, повторяется ремарка, не относящаяся напрямую к описываемому случаю, но представляющая собой своего рода обрамляющий элемент: Инститорис дважды проговаривает, что можно было бы написать целую книгу на материале одного этого города[353]

.

Эта ситуация — повторный пересказ одного и того же сюжета с изменением отдельных деталей, но с совпадающими второстепенными обобщениями — очень симптоматична, поскольку характеризует сообщение как нечто важное в глазах автора. Однако сам по себе этот прием мало характерен для дискурса, свойственного literati, образованным людям.

У меня складывается впечатление, что вместе с experientia в книжное пространство врывается логика устной речи. Автор «Молота ведьм» буквально пересказывает отдельные запомнившиеся истории, спонтанно внося в них изменения в процессе записи — в некоторых случаях повторяясь при размышлении над отвлеченными темами.

Выше мы уже приводили наблюдение К.С. Мэккея о значении «примеров» для понимания оригинальной концепции злонамеренного колдовства, которой придерживался Генрих Инститорис. Здесь следует обратить внимание на то обстоятельство, что среди experientia

«Молота ведьм» сравнительно редко встречаются нарративы, в которых затрагиваются одновременно несколько элементов maleficia или упоминается непосредственное участие демона в колдовстве[354].

Подавляющее большинство «примеров» в Malleus Maleficarum

соответствуют именно «упрощенному определению», поскольку для характеристики преступления оказывалось достаточно реального вреда и отступничества от веры. Причем последнее, как мы могли убедиться на примере дела Хелены Шоберин, могло пониматься достаточно формально — ересь доказывалась фактом общения с другими подозреваемыми в колдовстве, а также открытым конфликтом с инквизитором и вызывающим поведением на проповеди.

3.3. Конкуренция среди демонологов: Ульрих Молитор из Констанца и его сочинение против ведьм

«Знаменитый диалог, содержащийся в De Pythonicis (sic!) Mulieribus Ульриха Молитора, часто цитируемый комментаторами как убедительное доказательство поддержки эрцгерцогом охоты на ведьм, в действительности в высшей степени амбивалентен, так как Сигизмунд в нем изображен как скептик, обеспокоенный ценой преследований, тогда как явное намерение двух других участников, Ульриха Молитора и Конрада Шатца, заключалось в том, чтобы убедить его в обратном» [355].

Эрик УИЛСОН «Инститорис в Инсбруке: Генрих Инститорис, булла Summis Desiderantes и Бриксенский ведовской процесс 1485 г.»

«Говорят, будто бы зараза неких ланий (sic!) и жен-заклинательниц поразила землю твоего Превосходительства в предшествующие годы»[356] — этой витиеватой фразой объяснял появление своего сочинения Ульрих Молитор, доктор обоих прав из Констанца.

Это утверждение перекликается с рассказом Инститориса об успехах «нашего товарища инквизитора из Комо», якобы предавшего огню сорок одну ведьму, в то время как «остальные спаслись бегством в землях эрцгерцога Австрийского Сигизмунда» (certis alijs ad D. Archiducem Austrie Sigismundum fugam capientibus)[357].