Инквизиция, ересь и колдовство. «Молот ведьм»

Особенностью данного примера из опыта является его нарочитая незамысловатость: вся история строится вокруг бытового конфликта[411], обе стороны которого демонстрируют избыточную словесную агрессию и недостаток христианского смирения[412]. Старуха бранится и призывает несчастье на голову обидчика за то, что тот в спешке толкнул ее в грязь. Батюшка посылает к дьяволу собственную прихожанку, ищущую отпущения грехов на том сновании, что подозревает в ней ведьму, наславшую на него порчу. Очевидно, история эта обладает нерастраченным комическим потенциалом, который заключен в гротескных образах и самой ситуации их столкновения. Вместе с тем повествование сдерживает дальнейшее развитие гротескного (или, если угодно, «комического»/«смехового») с самого начала привнесенной серьезностью. Автор/рассказчик сообщает нам, что жил священник, «придерживающийся того мнения или, вернее, заблуждения, будто в мире не бывает никакого колдовства, но [бывает оно] лишь в людской молве, что приписывает подобное действие бабенкам (

quod maleficium nihil esset in mundo | sed tantum in opinione hominum, qui huiusmodi effectus mulierculis attribuebant)», коего Бог возжелал очистить от его заблуждения — все остальные действия и события только подчинены раскрытию постулата о реальности maleficia. В качестве рабочей гипотезы мы выдвинем предположение, что именно ангажированность инквизитора Генриха Инститориса, посвятившего свой труд делу искоренения злонамеренного колдовства[413]

, не дает нам возможности интерпретировать повествование как обычную волшебную сказку, в то время как сам нарратив содержит в себе амбивалентность, свойственную памятникам фольклора; для проверки нам потребуется другой нарратив, содержащий сообщение об аналогичной ситуации, но объясняющий ее иным способом.

Примерно через сорок лет после написания Malleus Maleficarum Иоганн Паули (ок. 1455 — ок. 1530 гг.), проповедник, принадлежавший к другому нищенствующему ордену — францисканцев, в одном из своих шванков из сборника «В шутку и всерьез» описывает историю вражды двух сварливых крестьянок и разрешения данного конфликта[414]. Перед нами открывается ситуация взаимной женской неприязни, подкрепляемой конкретными обоюдными действиями (

deren zwei Weiber waren einander feind, und was sie einander zuleide tun konnten, das tatten sie) — т. е. ситуация деятельной вражды, находившей выражения в многочисленных мелких стычках и пакостях в виде перебрасывания мусора в соседский сад. Конец истории демонстрирует вредительскую изобретательность — одна из соседок накаляет мелкие камушки и бросает их в очередной раз через забор с понятными последствиями, а поспешившая их выкинуть женщина получает ожог.

В рассматриваемых нами текстах наиболее очевидным кажется различие в морали, которую каждый из авторов вкладывает в свое сообщение: Инститорис своей историей пытался убедить читателей в реальности колдовства и необходимости скорейшего и радикального искоренения этой напасти; Паули, скорее, обличал повседневную суетность и вражду, стремясь наставлять в морали посредством досуга. Однако очевидной разнонаправленностью текстов мы можем пренебречь в пользу структуры сообщаемой истории. Эту общность мы постараемся продемонстрировать ниже, редуцировав сообщение до простой последовательности действий, порождающей смысл. Оба фрагмента демонстрируют трехкомпонентную комбинацию элементов, описывающую конфликт:

История 1

(Инститорис): обида побуждает старуху — та проклинает священника — последнему наносится реальный вред (он теряет возможность передвигаться).

История 2 (Паули): вражда побуждает женщину — та производит манипуляцию с мусором и камнями — обидчице наносится реальный вред (ожог).

После того как индивидуальные авторские интенции выведены из повествования, оба нарратива демонстрируют поразительное сходство. Историю Паули можно легко дополнить магической атрибутикой (достаточно включить в нее святого, ведьму, проклятья или порчу), и по своему содержанию после этой операции она станет неотличимой от заурядного «примера» из инквизиционного опыта Генриха Инститориса. Но и обратное верно: если исключить всё сверхъестественное из нарратива Malleus Maleficarum, его можно будет легко трактовать в нравоучительном ключе. Христианская образность допускала расширительное толкование и замещение одного понятия другим: демон мог использоваться как иносказательное имя вражды, а в основе любой вражды можно было увидеть происки врага рода человеческого. С точки зрения проповедника, оба автора сообщают сюжетные вариации на одну тему, но выносят из рассказа несколько отличающиеся суждения. Для Паули на первое место выходит моральный аспект, тогда как для Инститориса — прикладной (кого считать ведьмой).