В этом и заключается уникальность позиции Молитора. Если для демонологов-скептиков XVI–XVII вв. (Иоганн Вейер, Фридрих фон Шпее) несостоятельность следствия означала несостоятельность обвинения, то для автора De laniis et pithonicis mulieribus
это обстоятельство было основным поводом заявить о собственном авторитете. Уже после того, как Ульрих Молитор закончил свою книгу, в 90-х гг. XV в. в Констанце по меньшей мере дважды были суды над ведьмами, и в обоих случаях они закончились смертью обвиняемых (см. Приложение. «Общая хронология событий»).Horribilia, «Ужасы злонамеренного колдовства»
4.1. Experientia, примеры из инквизиционного опыта
Сильная [сторона] понятия «колдовство» (witchcraft) в Malleus [Maleficarum] заключалась в том, что в его основе лежали нарративные парадигмы, выражающие оценку колдовства и идентификацию ведьм, которые создавались на локальном уровне в повседневной жизни. В деревнях колдовство описывалось в дискурсивном поле «слов и дел», в рассказах о неожиданном или же необъяснимом ущербе. (…) В Malleus [Maleficarum] Инститорис и Шпренгер возвели эти объяснительные механизмы на уровень ученого дискурса, интегрировав их (пусть и неудачно) в более изощренную теологическую концепцию мироздания[398]
.Ханс Питер БРОДЕЛ «Malleus Maleficarum и конструирование колдовства: теология и народная вера»«Опыт, наставник в вещах, учит, что в городе Равенсбурге некоторые из [впоследствии] сожженных перед окончательным приговором признавались в чем-то подобном…»[399]
— в этой циничной, но чрезвычайно емкой фразе исчерпывающим образом нашел выражение главный дидактический метод Malleus Maleficarum, который заключался в преимущественном рассмотрении случаев из инквизиторской практики. Выделяя из общего корпуса exempla особую группу experientia, Генрих Инститорис тем самым подчеркивал характер информации, содержащейся в них, ибо, как говорилось в другом месте, «то, чему учит опыт, история рассеивает» ()[400]. Experientia docet («опыт учит»), experientia nos sepe docuit («опыт часто нас учил») — формулировки такого рода в тексте трактата предваряют ссылки на инквизиционную практику, которая со всей очевидностью должна была разрушить аргументацию скептиков. Подобная логическая конструкция позволяла вводить в текст трактата значительные фрагменты нарративов, претендующих на то, чтобы считаться сведениями, полученными, что называется, «из первых уст» и к тому же (если речь идет о признаниях, сделанных в ходе судебной процедуры) обладающих статусом показаний, оформленных de jure («согласно праву»)[401]. Даже скептицизм последующих столетий вынужден был считаться с этими специфическими свидетельствами — об этом свидетельствует запрет испанской инквизиции доверять авторитету данного трактата, даже если автор «пишет об этом как о чем-то, что он сам видел и расследовал»[402].