Инсбрукская волчица

– Я так понял, у вас полное отсутствие доверия. Но да ладно, такое встречается повсеместно. Вот что делать, если случилось нечто, от ребёнка не зависящее? Скажем, он помимо своей воли попал в переделку, но не мог поделиться наболевшим с родителями, поскольку не было уверенности, что они его защитят, поддержат, помогут прийти в себя. Отчаяние, безысходное тупое отчаяние. Вам сколько лет, фройляйн? Шестнадцать? На первый взгляд, взрослая уже, но фактически, ещё ребёнок. Есть такие вещи, что не каждый взрослый, сильный духом, способен перенести. А неокрепшая душа ребёнка особенно уязвима в таком случае. Вам знакома, наверное, ситуация, когда перенёс колоссальное потрясение, после которого страшно даже в зеркало на себя смотреть? Повсюду навязчивые видения, хочется поскорее забыть этот кошмар, но он, как заноза в мозгу… И длинный, собственноручно наложенный уродливый шов на вашем форменном платье, как напоминание о том, что кошмарный сон стал вашей жуткой реальностью.

Я стала бледна и холодна, как ледышка. Я дрожала с головы до ног. Инспектор будто знал всё наперёд, но предпочитал говорить полунамёками, словно ожидал, когда я не выдержу и подтвержу его слова. Если он задался целью довести меня до нервного срыва, то пока он с этой целью блестяще справлялся. Я оказалась в ситуации, когда любое сказанное мной слово окажется для меня роковым. Я была готова разрыдаться и закричать «Прекратите немедленно! Хватит!» После этого логично было бы ждать от меня потока наболевших признаний.

– Господин инспектор! – раздался раздражённый голос мамы, – вы зачем сюда пришли? Что за намёки? Что произошло с Анной – наше семейное дело! Это касается вашего расследования поджога?

– Тише, фрау Зигель, – примирительно вскинул руки Дитрих, – я лишь пытаюсь найти связующие звенья. Мне важно знать всё…

– Если хотите нас допрашивать, то не иначе, как по форме! Мне осточертело слушать ваши хиханьки-хаханьки! – кричала мама, – если Анна не хочет о чём-то вспоминать, значит на то у неё есть причина!

Мама так раскричалась, что инспектор упустил меня из поля зрения. Минутной передышки для меня оказалось достаточно, чтобы унять вертящиеся на кончике языка признания, готовые обильным потоком сорваться с моих уст. Теперь заметила некоторое разочарование в глазах инспектора. Непонятно было, на кого он злился больше всего: на маму, отвлёкшую его в ту секунду, когда для склонения меня к признанию требовался лишь небольшой толчок, или на себя самого, клюнувшего на эту примитивную наживку в виде праведного возмущения допрашиваемых. Я получила минутную передышку и теперь готова была просто уйти в глухую оборону, если инспектор вновь поднимет эту тему. Понял это и Дитрих и решил вновь начать издалека, а затем, зайти с фланга.

– Впрочем, ладно, это ваше личное дело. Случилось или нет – свечку не держал, не могу знать… А всё-таки, будь у вас возможность выместить обиду на своих одноклассницах, как бы вы поступили? Ну вот представьте себе.

– Ну… – глаза мои сверкнули, Дитрих даже поёжился от этого диковатого взгляда, – я бы заставила их хорошенько помучиться. Извела бы их так, что месяц бы ходили с трясущимися руками. Например, заколотила бы в гробах, оставив только дыры, чтоб могли дышать. Или… Подвязала бы за руки к потолку и устроила бы суд. А после того, как они что-то попытаются сказать в своё оправдание, высекла бы. Или… Топила бы в бочке. Окунула голову, подержала, вытащила, дала подышать, и снова в воду!

В этот момент Дитриху, очевидно, показалось, что он усыпил мою бдительность и пошёл в контратаку.

– А вы не припомните, где был очаг возгорания?

– На… В… – я прикусила себе язык. Только что я чуть не сказала, что очаг был на третьем этаже в левом крыле. Чуть не выдала себя!

– Да? Где же?

– Да где-то там, в стороне, дымом тянуло оттуда. И жаром таким повеяло, что я просто бежала, сломя голову.

Моё сердце бешено заколотилось. Только что я чуть не споткнулась на ровном месте, клюнув на удочку инспектора. До чего порой легко человека поймать на простом! Снова я заметила разочарование в глазах инспектора. Мышеловка захлопнулась, но оказалась пустой.

– Да, неудивительно, где тут есть время разбирать, откуда дым и где горит… Кстати, что за отметины у вас на правой ладони? И на указательном пальце красная полоса…

Он прицепился ко мне, как клещ и продолжал наседать, намереваясь подловить на каком-нибудь противоречии.

– Я… Ну, там оконную ставню заело, и мне пришлось приложить по ней ладонью, чтобы открыть.

Натянутое объяснение. Мы оба это поняли. Но одних подозрений недостаточно. Путаные ответы и плохие отношения с убитыми – ещё ничего не доказывают, любой мало-мальски грамотный адвокат развалит это дело за секунду. Дитрих вновь достал коробку с папиросами и закурил.