Инсбрукская волчица

– Да-да, именно охотой мы и займёмся, – спокойно произнёс я, – как ни крути, а в одиночку нашу волчицу не поймать – больно она вертлявая. Вроде ж и дылда такая, а в лесу прячется любому зверю на зависть.

– Что, инспектор, неохота в одиночку в грязи вываливаться? – не без усмешки спросил Мартин.

– Пошути у меня, – не без доли раздражения ответил я, – вот что, надо бы за егерского сынка взяться. Только так, чтобы он ничего не заподозрил.

– Прикажете его арестовать? – поинтересовался Мартин, пригладив свои растрепавшиеся волосы.

– Рано, – сухо отозвался я, – он – ключ. К тому же у него сегодня припадок случился эпилептический. Ещё дня три его нельзя будет допрашивать. Его показания крайне важны для нас, но предъявить ему обвинения, учитывая его психическое развитие, крайне сложно.

– Но разве он не в курсе преступления? Разве об ужасных подробностях пожара не говорит весь город? – возмущался Кляйн.

– И не только весь город. Пока ты, Мартин, был в Далмации, я сам посещал дом лесничего и в присутствии сына рассказал абсолютно все подробности массового убийства.

– Он это знал, и всё равно помогал ей! – ужаснулся мой напарник.

– Не всё так просто, – вздохнул я, – думаю, что он не вполне осознаёт, что преступление совершила именно она, видимо считает её невинной жертвой. Наверняка она задурила этому мальчишке голову. А задурить её очень просто.

– Но что делать нам теперь? Ждать, когда этот эпилептик поправится, а Анна Зигель, возможно, уйдёт на недосягаемое для нас расстояние? – не унимался Кляйн.

– Вот об этом я и думаю, дорогой Мартин, и, кажется, у меня есть неплохая идея…

Я кликнул дежурного и попросил его принести ключ от помещения, где мы хранили вещественные доказательства по расследуемым делам.

Доказательств по этому делу было очень много, и из-за них в комнате стоял устойчивый запах гари. По внезапно побледневшему от этого запаха лицу Кляйна я понял, что мною выбрано правильное, хотя и очень необычное решение. Но ведь и преступница у нас необычная.

Нам надо было заставить волчицу нервничать. При всей её обозлённости и бессовестности у неё всё же должны были оставаться хоть какие-то человеческие чувства. Хотя бы страх. Причём я ставил не на обычный, понятный страх быть пойманной, а на особый мистический вид страха, который заставляет делать необдуманные глупые поступки, и который особенно должен проявляться в ночном лесу.

В том, что лесничий мне однозначно во всём поможет, я был уверен на сто процентов. Во-первых, он с самого начала был поражен, не меньше других горожан, страшным преступлением, и обращение полиции за помощью казалось ему очень лестным. Во-вторых, узнав, что его сын, возможно, косвенно помог преступнице скрыться, добряк готов на всё, чтобы вывести Густава из-под удара.

Я опустился на корточки перед кучкой полуобгоревших вещей. На всех уже были прикреплены ярлычки с указанием принадлежности. Вот половинка ранца Маррен Кюрст, вторая половина превратилась в нечто спёкшееся и расплавившееся, вот почти не пострадавшие ботинки Анели Герц (девочка зачем-то сняла их и оставила на подоконнике, прежде, чем выпрыгнуть из окна) Анели лежит теперь в больнице со сломанным позвоночником и множественными травмами внутренних органов, врачи не надеются, что она останется в живых, а ботинки – как новые.

Я наклонился к куче вещей и стал их внимательно перебирать.

– Зачем вы это делаете? – спросил Кляйн, зажимая нос платком и не скрывая ужаса и отвращения.

– А затем, дорогой коллега, что у меня возник план, который, я надеюсь, поможет нам заставить преступницу занервничать и начать совершать ошибки. Что, в свою очередь, упростит её поимку. Лесничий, и в этом я с ним согласен, убеждён, что мне удалось ранить её, и теперь она не настолько сильна и хладнокровна, как вначале.

Я отобрал несколько предметов, которые мне показались наиболее впечатляющими. Особенно трогательным выглядело форменное платьице одиннадцатилетней Евы, одной из первых жертв волчицы. Белый узорный воротничок побурел, а само платье торчало колом от впитавшейся в материю крови. Кляйн смотрел на меня с испуганным недоумением, и я могу поклясться, что у него во время моих поисков в куче вещей погибших девочек не раз мелькнула мысль, что я сошёл с ума на почве расследования этого дела.

Однако разум мой был ясен, как никогда. Я приказал дежурному принести рогожу, и попросил Кляйна никому не рассказывать о том, что из комнаты для вещественных доказательств мною были изъяты некоторые предметы. Высказывая эту просьбу, я имел в виду не опасение, что слухи о моих действиях дойдут до преступницы, а недовольство моего начальства, которое далеко не всегда одобрительно относилось к подобным экспериментам.

Кляйн молча кивнул, но выражение его лица было таким потешным, глаза так явно лезли на лоб, что пришлось ему кое-что объяснить.