Иные песни

Господин Бербелек пришел в смятение. История не знает случая, чтобы кратистос или кратиста погибли от руки кого-то иного, нежели более сильные кратиста или кратистос, только глупый люд повторяет сказочки об Исидоре Родийской и героических пастухах, всходящих на престолы. По определению — кто победил кратистоса, тот воистину Сильнейший. В тысячу раз труднее? Глупость какая.

— Отчего не расскажешь мне все прямо и без намеков?

— Раз уж Шулима тебе не сказала… Госпоже лучше знать, как набросить на тебя сеть. — Гиппирес оскалил белые зубы. — Эстлос. К тому же это все еще тайна.

— Риттер Жарник знал.

— Конечно, некоторые из гиппирои уже провели первые стычки.

Господин Бербелек швырнул окурок за платформу, к далеким мидасским полям. Они были все ближе к гребню кратера.

— Но ты хотел меня увидеть еще до того, как я встану лицом к лицу с Госпожой. Надеешься, что она сделает мне это предложение, и тебе придется уступить мне место.

— Да, хотел увидеть тебя, прежде чем с тобой встретится она. Пока ты еще тот Иероним Бербелек, о котором мне писала Шулима.

Когда они выехали из Карусели на внешний склон Кратера Мидаса, перед ними раскинулась панорама лунного королевства Иллеи, равнины, долины, реки, озера и моря, кратеры, более низкие, и более низкие горы, до самого горизонта, впрочем, не слишком-то далекого, поскольку Луна намного меньше Земли, 35 000 стадиев по окружности, как сообщил господину Бербелеку Герохарис во время одной из немногочисленных остановок.

Возницы сменялись на козлах, апоксы могли бежать без передышки несколько дней, без устали и не нуждаясь в сне, их организмы были приспособлены к местному солнечному циклу — а перпетуа мобилиа не уставали никогда. Мчались Луной почти без задержек, драгоценная макина серебряного эфира, сотканная из тысяч искусных орбит, — полоса размытого блеска для глаз лунников, мимо которых они проезжали. Луну покрывала сеть Дорог Госпожи, по шести используемым хребтам естественных жженников и по еще шести, выморфированным из шлаковой ге; сеть тем более густая, чем ближе они оказывались к сердцу антоса Иллеи. Все более плотным становилось и движение на них — но они не снижали скорости. Другие путники уступали дорогу издали видной карете потомка Госпожи. Ибо это было место гармонии, естественного порядка, впечатавшегося в керос столь глубоко, что он наверняка не прописывался уже ни в каких законах. Господин Бербелек только теперь осознал, рядом с кем, собственно, сидит в эфирном экипаже, кому бросил вызов и кто перед ним отступил — воистину согнулся и отступил: Владыка Луны, второй человек на ней после кратисты Иллеи, держатель военной силы, об истинных размерах которой Иероним лишь теперь начинал догадываться.

Меж тем говорили о банальностях, обменивались анекдотами, Герохарис рассказывал историю местностей, которые они проезжали, господин Бербелек — смешные и страшные легенды о Луне, кружащие по Земле. Герохарис несколько раз впадал в меланхолические воспоминания о детстве, проведенном с Шулимой. Он был младше ее почти на сто лет. Она первая взяла его на прогулки в пиросные пущи, с нею первой он ходил под парусом по горячим морям Луны, под ее присмотром подстрелил первого анайреса, ей шептал тайны о своих первых влюбленностях, по ее распоряжению исполнил первый приговор, вырезая сердце какантропа. Они происходили от семени разных мужчин (отцом Шулимы был Адам Амитаче, текнитес псюхе, дедушкой Герохариса — Уракс, арес), но все же побеждала в них морфа Иллеи, и схожесть брала верх.

— Помнишь его? — спрашивал господин Бербелек.

— Кого?

— Ее отца, эстлоса Амитаче.

— Он умер до моего рождения.

— Ах. Ну да. Судьба смертных, возлюбленных богами.

— По крайней мере ты хотя бы предполагаешь, что она его на самом деле любила, — рассмеялся Герохарис. — Спасибо и на том.

— Она его любила, но он — должен был ее любить. Меж сильными и слабыми нет любви, приязни, уважения, благодарности. Есть только насилие.

— Так говорят, — пробормотал Герохарис. — Но, быть может, для кратистосов воистину сильных и эта невозможность становится возможной?

В час Азии в Dies Solis — а Солнце и вправду вставало уже над Луной, обогнав ее в ежемесячной гонке вокруг Земли, — карета миновала Тронный Перевал и съехала на Абазон, центральное плоскогорье, раскинувшееся вокруг Оброненного Моря. От растворенного в его водах пироса высокие волны мелкого моря в солнечном свете обретали бледно-розовый цвет, в ночные же часы — оттенок грязного расплавленного сахара.