Иные песни

— Поедешь, мой Иероним, поедешь. Знаешь, для чего она вообще тебя нашла? Для чего перебралась в Европу, для чего вытащила тебя из Воденбурга, вернула к жизни, повезла в Африку? Она писала мне, что если кто-то из людей и сумеет это сделать, то именно ты, тот, кто встал против Чернокнижника и, глядя ему в глаза, невзирая на месяцы, проведенные в его антосе, воспротивился сильнейшему кратистосу Земли. Такие люди тверды, будто алмаз, — и отыскать их еще труднее, чем алмаз.

— Это было не так.

— А теперь сопротивляешься мне. Хорошо выбрала. Смейся-смейся.

— Прости, Госпожа.

— Просишь меня о прощении? Никогда этого не делай.

— Ты слишком красива.

— Ослепила тебя? Распрямись! Ах. Да. Иероним, Иероним. Она писала, что ты не вошел глубже в Сколиодои, не видел их. Ты должен знать, с чем мы сражаемся, с чем ты станешь сражаться. И не со слов; видеть — значит испытать. Выбрось этот шип.

— Я не видел? Кого? Что?

— Адинатосов, Невозможных. Война раньше или позже начнется, планеты сменят орбиты.

— Те люди… Твоя дочь обещала мне головы виновников Искривления.

— Это не люди. Думаешь, что до моего Изгнания на Луне удержалась бы хоть капля Воды, не низринулось бы отсюда к средоточию мира, в свою сферу, пусть бы и самое разреженное облачко аэра? Существует более одного центра, и существует больше, чем единственная Цель. Почитай старых философов: Ксенофана, Анаксагора, Демокрита, — они были ближе к истине.

Свет и тень, ветер, листья на ветру, свободная лунная пыль, насекомые и маленькие зверьки, в роях, стаях — эта упорядоченность, этот образ, как все оно вращается вокруг нее, организуется через отражение морфы, порядок мира вокруг — даже серебряная поверхность святого озерца, куда заглядывают звезды, эфирная вечномакина и Земля. Здесь: центр, Цель.

— На что смотришь? Подойди.

— Те змеи…

— Они принадлежат Форме, что старше меня. Чем на самом деле являются боги? Морфой извечных снов и кошмаров, мечтаний и страхов. Я унаследовала ее, наполнила, но она существовала, прежде чем я пришла в мир. Точно так же морфа стратегоса существовала до того, как первый стратегос провел первую битву. Подойди.

Подходит.

Поцелуй в орошенное потом чело застает его врасплох. Не чувствует ничего.

Пока яд не разливается в нем горячей волной.

— Ты —

— Стой! Теперь ты мой. Иди выспись. Это хороший огонь. Когда вернешься, расскажу тебе о твоем предназначении.

Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать.

— Хорошо, уже хорошо. Иди.

Идет.

Ξ

Иной

19 Януариус 1194. И впрямь хотел бы ее описать.

— Дело в том, — сказал риттер Омиксос Жарник, примеряясь выстрелить в галопирующего анайреса, — чтобы ты знал и чтобы мы знали, сумеешь ли ты встать против арретесового кратистоса — встать, выдержать его морфу и убить его. В сторону.

Гром кераунета встряхнул равнины и нагие скалы Луны. Летя сквозь насыщенную пиросом атмосферу, раскаленная пуля выжгла за собой ровную полосу ослепительной красноты. Анайреса проткнул наконечник копья, протянувшегося на половину стадия — тррррахттт! — после чего ураниосовый мусор взорвался. Жарник триумфально потряс тяжелым кераунетом с эфирным стволом и прикладом в виде свернутой в сложный узел железной змеи (приклад чрезвычайно подходил к доспеху гиппиреса). Воистину, Омиксосу было чему радоваться — удачное попадание на таком расстоянии случалось нечасто.

В случае же с анайресами, с их движущимися по миллионам орбит телами, надлежало попасть точно в центр, в ось, в тайную линию равновесия твари, что было куда как непросто, поскольку анайрес маскировал свой истинный вид и направление движения облаками темной ге на внешних эпициклах. Эти самородные создания Обратной Стороны порой достигали и до двух дюжин пусов в диаметре. Гиппирои в шутку называли их джиннами. Господин Бербелек увидел сегодня, как такой джинн воздвигается из засады, из сна в неподвижности, в смешение с пылью на грунте. Но в миг, когда на него въехали апоксы, — ввысь выстрелил столп эфира и ге, убийственный вихрь в один момент иссекший кожу, мышцы и кости, сотня вращающихся зубчатых пил. Трлахт! — и конец бойне.

Другое дело, что Наездники Огня в полном доспехе не слишком-то отличались от анайресов. Омиксосу не приходилось просить господина Бербелека отодвинуться — со времени, как те облачились в свои латы, Иероним старался держаться как минимум в паре шагов от ближайшего риттера. А облачились они в них, едва лишь перейдя Мост Апатии, еще с Землей над головой и в короне Госпожи. По приказу Омиксоса три экипажа съехали на обочину (вот уже некоторое время на дороге не было видно других путешественников), возницы получили полчаса времени, чтобы заняться апоксами, а господин Бербелек — чтобы размять ноги; гиппирои же вооружались. Отвернутое Узилище лежало далеко на Обратной Стороне, им придется покинуть антос Иллеи и проехать сквозь земли анайресов, углубиться в дикую Луну.