На Абазоне раскинулся Лабиринт. Дом Госпожи, печать ее ауры, Город Гармонии, столица Луны, место начала, где она ступила на грунт после Изгнания и откуда ее антос стал распространяться по планете; Четвертый Лабиринт. Земляне могли приметить его на лице Луны как крохотную треугольную мозаику, астрономическую брошь, сплетенную из сотен геометрических линий. Глядя в подзорные трубы, астрологи описывали его виды с дотошной точностью, десятилетиями споря друг с другом о верности этих наблюдений. Ведь Лабиринт не обладал постоянной формой и изменялся во времени; его Форма была условием регулярности, а не конкретным физическим обликом. Это был центр короны Иллеи, ось ее морфы, укорененная в керосе столь сильно и глубоко, что в некотором смысле Лабиринт и был Иллеей — подобно тому, как Чернокнижником отчасти были жуткие геоморфы Уральских гор.
Лабиринт тянулся на двадцать стадиев вдоль берега моря и на пятьдесят стадиев вглубь суши — равнобедренный треугольник светлых огней и дрожащего эфира. Въезжали в него с северо-запада, между рядами ураниосовых мельниц, мелющих лунную пшеницу с северных ферм. Здесь пришлось замедлиться, возница поднял перпетуа мобилиа кареты, апоксы теперь сами влекли эфирную конструкцию. Господин Бербелек осматривал аллеи и площади Лабиринта. Его стены — сгущенные массы огненной растительности, естественные скальные формации, морфинг Земли и Огня; часть Лабиринта лежала под поверхностью Луны. Его стены — еще и огромные сложные макины, подвешенные на паутинах перпетуа мобилиа, светящиеся в небе над Лабиринтом руническими созвездиями, — их обороты детерминируют изменения конфигураций Лабиринта. Так движутся улицы, ручьи прыгают из русла в русло, поляны и династосовые рощи то выходят на свет, то погружаются в тень, целые кварталы то опускаются под землю, то вновь возносятся над Лабиринтом на жженниковых скелетах, вокруг пиросных баобабов завиваются и развиваются спирали воздушных домов, дворцы огненной флоры поворачиваются к аллеям тылами, сами аллеи изменяют направление.
В эту пору здесь полно людей, а возмущения кероса влияют и на морфы пассажиров окруженной толпами кареты. Первый Гиппирес склоняется к господину Бербелеку, левой рукой сжимает его плечо, правой указывая над пламенными гривами апоксов, на центр Лабиринта.
Шум слишком велик, Герохарис говорит громко, прямо на ухо господину Бербелеку:
— Потом я проведу тебя. Не отставай ни на шаг, иначе потеряешься. В карете оставь всю одежду, все предметы, носимые на теле и в теле. Опорожни мочевой пузырь и кишечник. Я дам тебе напиться пуринического гидора; если тебя стошнит перед ней — пусть лучше чистой водой. После получишь шип от розы. Держи его в руке; когда почувствуешь, что теряешь сознание или не можешь думать, сжимай кулак. Кровь — позволена.
— Что я должен?..
— Нет этикета и нет ритуала. Ритуал здесь врезан в керос. Станешь вести себя так, как должен себя вести. Или ты думаешь, что сумеешь хоть как-то ее оскорбить?
— Знаю, что нет. Мы — не люди. Не обладаем собственной волей. Нами управляет их Форма.
— Въезжаем.
Лабиринт не окружают никакие оборонительные стены, ни внешние, ни внутренние, нет границы между городом обычных лунников и садами, дворцами и пещерами Госпожи. Нет ворот, рвов, калиток, дверей, цепей, стражи. Всякий может войти. И лишь от его морфы зависит, какой он выберет путь, о каком пути сумеет помыслить. И ровно настолько же далеко сумеет он пройти кварталами обустроенных садов и обитаемых беседок: до Трех Рынков, где всякий час устанавливается новая цена на любой товар и из рук в руки переходят целые состояния в эфире, золоте и иллеитских табличках; глубже, до лунных академий, укрытых в душных жар-рощах; еще глубже, до жреческих контор, где на тайных языках позабытых культов непрерывно фиксируются данные по хозяйству всей Луны; еще глубже, до жертвенных святилищ, где за символическое либо смертельное пожертвование Госпожа или ее жрецы-текнитесы исполнят — либо не исполнят — просьбу жертвующего; и глубже всего, до сердца Лабиринта, пред лицо Иллеи Жестокой.
— Госпожа.
— Встань.
Встает.
Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать.
— Считаешь?
— Я должен.
— Пойдем.
Идет.
Высоко в небе — освещенная почти наполовину Земля, заслоненная ажурной вечномакиной, медленно вращающейся на наклонной оси над самой серединой Лабиринта.
— Ты выше ростом.
— Да.
Они идут тенистыми рощами. Деревья здесь молодые, низкие, пирос в их листьях и коре горит глубоким багрянцем. По теплой влажной земле ползают черные змеи, десятки вертких тел. Господин Бербелек шагает, вглядываясь под ноги.
— Посмотри мне в глаза.
— Госпожа…
— Посмотри мне в глаза.
Господин Бербелек поднимает взгляд.
— Мне в лицо ты не плюнешь, верно?
Господин Бербелек взрывается смехом.
— Хорошо. В любом случае я не смогла бы посвятить тебе много времени. Поедешь на Обратную Сторону, в Отвернутое Узилище.
— Госпожа…