Иные песни

Аурелия вспомнила выжженные солнцем в желтую кость стены вековечных цитаделей, грубые строения, вырастающие среди горячих песков, и худых стражников средь зубцов, на крышах, башнях, закутанных в черные бурнусы, только глаза сверкали меж складок. Из-за спин торчали выщербленные кераунеты с абсурдно длинными стволами, покрытые выжженными строфами из Корана на пахлави. Полудикари глядели на нее с презрением — пока их покрытые песком одежды не истаяли в пламени. Песок, песок, песок, в воздухе, в воде, на коже, страшные песчаные смерчи, приходящие из самого сердца пустыни. Некоторые — всего лишь слепые проявления аэра и ге, а некоторые — охваченные Формой жизни, истинные джинны, более грозные, чем самые опасные лунные анайресы. Тогда все прячутся внутри безоконных зданий со стенами толщиной в два пуса и пережидают воющих геозоонов — день, ночь, день. Такова жизнь людей пустыни. Но не тех кочевых племен, признающих лишь морфу Камня, развеянных по пустошам песка и солнца. Это они контрабандой доставили Бербелека и его людей в Вавилон и назад, молчаливые наездники верблюдов и хумиев, никогда не открывающие лиц, с Формой твердой, как скала, отшлифованная яростнейшими из хамсинов. Она слыхала, что эти люди знают язык джиннов, что говорят с пустыней, с летящим песком, что женщины их выходят в безлунные ночи на хамад, возлегают под звездами с воющими джиннами, так зачинают иганази, Даймонов Хамсина, в чьих венах черным песком течет Земля, как в венах гиппирои горит Огонь. Эстлос Бербелек вышел в одну из ночей на взгорье к руинам Аль-Раззи, чтобы встретиться и заключить договор с Марием Селевкидитом. Она пошла за ним скрытно, охраняя его даже противу его воли, как приказывала Госпожа. И увидела монарха в изгнании в его истинной морфе, в песчаных одеждах, восстающего из щебня и праха, аристократа иганази — вот как Мария Селевкидита выжила в своем одиноком бегстве через хамаду, и вот от чьего семени породила потомка древнего народа. Той ночью эстлос Бербелек заключил с ним договор чести — слово, пожатие руки и смешанная кровь, — содержания которого она не знала. И сколько таких договоров она уже видела — возможно, он заключал их от имени Госпожи (в чем она сомневалась), но в любом случае — заключал он, и именно ему присягали, его Форме верили.

Налила себе еще чару мидасского.

— Мы не откроем там, в Пергаме, второй фронт, — продолжал стратегос, — пока Семипалый с Иоанном Чернобородым не провозгласят нейтралитет. Даже первого фронта на самом деле пока не существует, все движется от стычки к стычке, мы топчемся на несколько сотен стадиев туда и обратно, насколько мне позволяет местный королишка.

Эстле Анна с треском сложила веер.

— Ты ведь прекрасно знаешь, эстлос, все происходит вовсе не так, что кратистос вызывает к себе короля и говорит ему: «А теперь ты будешь слушаться Иеронима Бербелека». Со временем все они разделят его убеждения, победит Форма новой отваги, противления Чернокнижнику и надежды на триумф; но этому нужно еще созреть, и в случае с аристократией такое зреет дольше всего. Конечно, чем больше побед ты им принесешь и чем большую надежду подаришь, тем быстрее это случится. Но нынче тебе должно бы начать переговоры и с самими королями.

— Если бы ты официально нанялся к кому-то как стратегос, — пробормотал Олаф, — то сразу же получил бы в распоряжение армию.

— Если бы нанялся, — возразил Бербелек, — вы тотчас начали бы подозревать того короля в скрытых амбициях. У меня будет эта армия, но время, время, это все отбирает столько времени! — Он стукнул кулаком по столу, разодрав пергамент.

— Да что значат несколько лишних лет? — вздохнул Якуб, расчесывая пальцами длинную седую бороду. — Максим никуда от тебя не сбежит, эстлос.

— Ты не понимаешь, — рассмеялась эстле Рабития. — Нетерпеливость — сильнейшее его оружие, если он не заразит их ею, все остальное — будет совершенно ни к чему.

— Как звучит тот афоризм Коммарха? — Якуб почесал горбатую переносицу. — «Мы не были уж молоды, но хотя бы оставались нетерпеливы».

Стратегос ткнул в его сторону пальцем.

— Ты! Ты, Эфрем, он должен понимать лучше остальных! Разве не он посылал сотни шпионов за Нил и Сухую, разве не выкупал эгипетские и аксумейские караваны? Каждый лишний год — суть все большее Искривление, глубже и дальше зашедшее Сколиодои, сильнейший помет Чернокнижника. Дождемся, что они вгрызутся так глубоко, что не потребуется никакой помощи Рога. Тому уже не приходится их призывать, они сами призывают себе подкрепление со звезд. Вы слышали, что Антидектес говорил об орбитах Венеры и Сатурна? Может, нам стоит подождать, пока небо рухнет нам на голову, а?!

— Может, призывают, а может, и не призывают, — ответил на певучем греческом Якуб. — Это правда, у Рога бабка была еврейка, и он баловался пифагорейством, правда, что он столетиями выпускает из тех уральских скотоферм каких-то недоношенных какоморфов, но —