Иные песни

Они разбегались во все стороны, спотыкаясь о свои и чужие ноги. Аурелия поломала оставленные кераунеты.

— Ты! — рыкнул Бербелек.

Она обернулась.

Стратегос указывал на одного из бегущих мужчин, высокого брюнета в доспехе, украшенном перьями феникса; тот отступал спиной вперед, не отводя взгляда от Бербелека, скорее идя, чем убегая, шажок за шажком, — теперь же остановился, будто окаменев.

— Ты! — повторно рыкнул Бербелек, и даже Аурелия испугалась. Медленно подошла к стратегосу, в успокоенном доспехе и холодном пламени. Остановилась сзади, справа.

— Крипер! — прошипел Бербелек и указал затянутой в перчатку правой рукой на покрытую пеплом мостовую у своих ног.

Чужебрат шагнул вперед, стопа левая, стопа правая, раз, другой — стратегос не отводил взгляд, не опускал руки — ближе и ближе, губы Крипера тряслись, он хотел отвести взгляд от лица Бербелека, но не мог, только сжимал кулаки и трясся все сильнее, на последнем шаге почти покачнулся, будто остатки сил его покинули, пал на колени перед Бербелеком — с протяжным, звериным стоном обнимая его ноги и прижимая к ним лицо, ниже, еще ниже, пока, наконец, не принялся целовать, лизать, слюнявить заляпанные сапоги Бербелека, а Бербелек глядел на него сверху вниз в странной задумчивости, Аурелия не понимала, что означает его легкая гримаса, иронично искривленные губы, усмешка не усмешка, что он чувствует, когда так вот похлопывает Крипера Чужебрата по голове и бормочет ему успокаивающе:

— Ладно, ладно, да-а-а, знаю, Крипер, знаю, надолго не затянется, больно не будет, все, все, все.

Той ночью впервые не шел дождь. Крипер Чужебрат горел до рассвета.

Σ

Ферус, аэреус, эферус

«Ломитуча» причалила к Острожскому барбакану уже ночью, домашних разбудил собачий перебрех. Аурелия спала на палубе оронейгесового аэростата каменным сном, для нее как раз началась лунная ночь, тело требовало отдыха, тело и разум, пару сотен часов ежемесячной летаргии. В конце концов ее разбудили силой, ибо стратегос отсылал «Ломитучу» с очередной миссией, и пассажирам следовало перебраться на острожский двор. Тогда она впервые увидела родовое имение Бербелеков-из-Острога.

Увидела леса. Каменный барбакан, соединенный подвесным мостом с остатками защитной стены, обращен был к юго-востоку, поскольку туда вела — от реки и озер — дорога на вершину горы, там некогда находились ворота и сторожевые башни. Теперь же от всех этих неискусных укреплений остался лишь барбакан, и именно к нему цепляли веревочные трапы и железные якоря «Ломитучи». В дрейфе она всегда разворачивалась ангелом против ветра. Аурелию разбудили в четвертом часу, ветер дул с востока, потому, когда она сошла с правого борта на стену барбакана, то увидела бесконечную панораму пущи, что тянулась до самого южного горизонта, до чуть видимой линии гор, подернутых туманом. В эту пору дня солнце расцветило окрестности, кладя медовый отблеск на зелень, зелень и зелень — Аурелия стояла над морем зелени. Сонная, зевающая, она дала провести себя внутренней лестницей барбакана, через двор и на второй этаж западного крыла дома, где без слова нырнула в пахнущую весной Земли постель, снова нырнула в свой огненный сон.

В очередной раз она проснулась посреди ночи, боль в переполненном мочевом пузыре вздернула ее с ложа, сперва девушка не понимала, где находится, что это за ледяные казематы, только дотронувшись рукой до холодной кирпичной стены, вспомнила о Бербелеке, Земле и Остроге. Вышла в темный коридор. Укусила себя за язык, ее кожа зачадила, в слабом сиянии собственного пота она нашла ступени и дверь, ведшую на задний двор, там сразу же начинался заросший сад и близкое предлесье. Скорее всего, во дворе была и банная комната, и санитариум, но она не намеревалась их искать. Присела под низкой вербой. Красная от пироса урина опалила траву, поднялся резкий чад. Возвращаясь через подворье, Аурелия приметила темный силуэт на лавке под стеной. Остановилась, сжала кулаки, сделалось чуть светлее. На лавке сидела, запахнувшись в цветастый платок, старуха; в седых волосах посверкивал коралловый гребень. Смотрела на Аурелию, щуря глаза. Затем она шевельнулась, левой рукой огладила черную юбку, правой махнула луннице; блеснул перстень с синим камнем.

Аурелия медленно подошла.

Женщина махнула снова, и Аурелия опустилась подле лавки на корточки; теперь старушка могла глядеть на нее, не запрокидывая голову. Провела холодным костистым пальцем по щеке Аурелии, по безволосому черепу, снова по щеке, шее, ключице, плечу, груди. Где-то в глубине пущи завыл волк. Женщина тепло усмехнулась; Аурелия ответила улыбкой.

Старуха отпустила ее движением головы.

— За лестницей, белая дверь, красный косяк, — произнесла женщина по-гречески, когда Аурелия уже повернулась к ней спиной. Голос ее был мягким и звонким, почти девичьим.