Иные песни

Аурелия Оскра впервые увидела его на закате четырнадцатого Юниуса изнутри лба «Уркайи», когда безумно вьющийся скорпион дядюшки Омиксоса спускался по крутой дуге ко вставшему в Долине Крови лагерю Хоррора. Увидела она Пергам разрушенный. Город лежал в руинах, а то, что в руины пока не превратилось, — горело: из развалин поднимались издали видные столпы темного дыма, само небо сделалось цвета пепла. Пергам все еще сопротивлялся, продолжал сражаться, над ним пока не трепетало золотое Четверомечие.

Стратегос не планировал одновременного наступления на западе и востоке — Пергам на время первой кампании должен был всего лишь оставаться отрезанным, чтобы не мешать захвату южных земель, — но внезапный политический вольт, давший шанс на союз с Вавилоном, заставил Бербелека разделить силы и атаковать с марша; таких оказий не упускают. И все же он не мог находиться в двух местах одновременно, Амида была важнее, сердце возрожденной державы, дом Селевкидитов, Амиду он вырвал у Семипалого. Теперь же прибыл захватить Твердыню; захватить — и как можно быстрее фортифицировать против близящегося на выручку войска Чернокнижника. Близящегося независимо от того, согласится ли Семипалый придерживаться поспешно заключенного соглашения.

Ибо если тот увидит, что сила за ним — что, несмотря на декларации эстле Лятек, Пергам продолжает обороняться, — то какая польза ему придерживаться уговора? Честь, повторял отец Аурелии, это то, что люди получили от богов вместо истинной силы. Сохранить честь или утратить ее ты можешь лишь относительно того, кто равен тебе. Никто при здравом уме не ожидает честного поведения со стороны дулоса или кратистоса. Относительно сильнейшего мы ведем себя так, как позволяет нам его Форма; тем же, кто слабее, мы сами устанавливаем Форму поведения. Пес может быть тебе благодарен, и ты можешь быть ласкова к псу, но ты не можешь принести псу клятву.

«Подзвездная» выплюнула пассажиров за главными южными шанцами. Здесь была воздвигнута временная причальная мачта для воздушных свиней. Не считая оронеевой «Ломитучи», стратегос Бербелек располагал четырьмя аэростатами. Использовал их для переброски людей, оборудования и оружия, особенно тяжелых пиросидер Хоррора — столитосовых крушителей стен здесь ожидали с нетерпением. Все четыре аэростата пришлось покупать, поскольку никто не соглашался использовать их для военных целей. Золото происходило из Лабиринта, но официально оно принадлежало теперь Купеческому Дому «Ньютэ, Икита тэ Бербелек». Еще нынче вечером и ночью, при огнях костров и факелов, причалили две свиньи, доставившие из Амиды очередную сотню Хоррора (Вторая Колонна Саллическая; их только недавно успели перебросить под Амиду) и запасы пуль и пироса из кафторских и александрийских складов НИБ. Грохот пиросидер не стихал.

Грохот пиросидер не стихал, земля тряслась от разрывов мощных пиросных зарядов. Аурелия обошла все точки, из которых велся обстрел Твердыни. На Луне не знали таких пиросидер и осадных макин, там никогда не возникала необходимость осад, единым был антос, единой — Госпожа, анайресы же не возводили укреплений. А тем временем пиросидеры Хоррора были мощнейшими из известных человеку макин уничтожения: чтобы их установить и навести на цель — использовали бегемотов и запряженных по десять ховолов. Металлические стволы длиной в тридцать и больше пусов возлегали на лафетах, потрескивавших при каждом движении, будто рассевшийся Лед. На металле были выжжены символы цефер пиросовых порошков, использование которых выдерживала данная пиросидера. Эти наибольшие, столитосовые, означены были цеферами самых высоких алкимических пермутаций, приготовленных специально для Хоррора пифагорейцами из Южного Гердона:

11 γ 9973 π

Лишь с ними заряды летели так далеко и с необходимой силой. Был это пирос без малого пуринический, и после каждого залпа, когда воздух дрожал от пробегающего над равниной грома, а позиция погружалась в темное облако аэровой гари, что выжимала из глаз кислые слезы, — всякий раз Аурелию прошивала дрожь какого-то первобытного, нечеловеческого наслаждения, не сравнимого ни с чем, что она до сего времени испытывала. Это пирос, думала она, это горение пироса — архэ Огня в моих венах и мышцах тоже пробуждаются и тоже жаждут взорваться, войти в Форму этой алкимической трансмутации. Неужели именно так выглядит смерть гиппиреса, о каковой мне столько рассказывали: птрух! — и горстка пепла? Именно так мы и уходим, в экстазе Огня?..