Иные песни

Ночью с семнадцатого на восемнадцатое начался штурм с запада, три полных Колонны Хоррора — в отсветах бесчисленных факелов, в продолжающейся канонаде гердонских многоствольных кераунетов, над водами Каика, горящими от вылитых в них алкимических смесей, под сотнями красно-черно-белых знамен Хоррора, под десятками штандартов хоррорных аресов, в таком напряжении смертельных аур, что у людей лопались сердца, кровь текла из ушей и носа, капала из глаз, а последние защитники Твердыни умирали на ее стенах просто от ужаса. Ночь была темной, душной, бури от Средиземного моря отступили, пепел вился в воздухе, горячий ад пылающего города лишь сгущал окружающую тьму. Сплетенные из гидорово-гесовых цефер графитовые доспехи хоррорных, в мягких слоях которых застревали пули и обломки шрапнели, растворяли солдат в матовом мраке. Над землей непрерывно катился единый слитный, рокочущий гул, заглушавший даже рык бегемотов. Столитосовки били над головами атакующих, с кружащей над Твердыней «Уркайи» падали пиросные бомбы, макины разбивались о стены, стены разбивались о макины. Железная морфа Хоррора объяла всех атакующих, даже добровольцев под знаменами Селевкидитов, никто не отступал, нельзя было отступить, отступление невозможно помыслить, поражение — невозможно помыслить, возможна лишь победа — Иероним Бербелек всходил к Пергаму на спине бурого гебегемота, охватывая своим взглядом и антосом половину битвы, — возможна лишь победа.

Рассвет восемнадцатого Юниуса Пергам узрел под знаменами Четверомечия и Саранчи, с головой уральского наместника, вывешенной у южной башни; молчали пиросидеры и кераунеты, лагерь на Равнине Крови снимался с места, черные шеренги Хоррора вливались в город — Пергам пал.

«Уркайа» унесла весть о победе в Амиду; сразу же вернулась с посланником от Мария, новоназначенным канцлером Короля Скалы. Стратегос как раз закончил принимать клятву от пергамской аристократии и приветствовал канцлера в зале аудиенций чудом уцелевшего дворца наместника, на рдеющем кресле из костей фениксов, с леонидасами Хоррора справа, с Аурелией в полном доспехе гиппиреса слева, окруженный хоррорными Обола, с инкрустированной глазами фениксов трофейной риктой в руке.

Форма момента заставила канцлера преклонить колени.

— Эстлос.

— Говори.

— Поздравления и честь от короля Мария Селевкидита. Народ радуется вести об освобождении древней столицы. Вчера вечером в Амиду прибыл с полномочиями от Нового Вавилона эстлос Сайид Пятый из Катрибитов. Кратистос Семипалый спрашивает о времени и месте переговоров ради подробного мирного договора между Вавилоном и Четвертым Пергамом.

— Оставляю это на усмотрение короля.

— Да, эстлос. Сайид Катрибит, впрочем, спрашивает и об условиях нового раздела кероса. Марий Петра хотел бы знать, под чьим антосом должно оставаться Четвертому Пергаму. Кратиста Иезавель Милосердная мертва вот уже сорок лет. Кратистос Семипалый спрашивает: должно ли с кратистосом Рогом договариваться непосредственно ему? Или будет новая война за керос? Кто поселится во Флореуме Пергама?

Традиция Второго и Третьего Пергама отодвигала короля за сферу непосредственного влияния кратисты, иначе, чем, например, в Эгипте, где Гипатия обитала лишь в нескольких стадиях от башни Навуходоносора, или во Франконии, где кратистос Лео Виаль частенько навещал королевский двор, — но уже в Джазират аль-Араб князья пустыни путешествовали со своими племенами вдоль — и вне — границы короны Эфрема. Так и здесь: Селевкидиты сидели в Амиде, кратиста — в Пергаме.

На самом деле именно антосу Иезавели Ласковой, Иезавели Милосердной-и-Прощающей ставили в вину поражение Селевкидитов и раздел Третьего Королевства. Когда бы здешних аристократов не размягчила столь терпимая морфа кратисты, они не поддались бы захватчикам, а по большому счету — вообще бы не спровоцировали нападения своей слабостью. Ничего странного, что Иезавель сбежала и умерла в одиночестве (якобы у нее от отчаяния разорвалось сердце). Что же это за кратиста, что за противоречие в Мощи: сила слабости. Аурелии хватило сравнить ее с Иллеей. Ведьма не оттого сильна, что жестока, просто жестокость — атрибут мощи. Иезавель не сделала выводов из судьбы Кристоса, чье милосердие явно превысило любые пределы безумия, болезни морфы. Те, кто прощает, должны, коли понадобится, быть готовы к наивысшей жестокости.

Аурелия тотчас узрела весь подтекст вопроса канцлера. Ибо, что с того, что захватили землю, если в керосе продолжает сильнее всего отпечатываться морфа оккупантов? Королевство Пергам не неприметная земля вроде Неургии, что может хоть до бесконечности балансировать на границах больших антосов.