Иные песни

Из-за руин вышли, задыхаясь, двое мужчин одинаковой солдатской морфы, одинаково чумазых, даже в одинаково порванных и грязных джибах.

— Ты звал нас, эстлос?

Форма лопнула как мыльный пузырь, Кикур и Аурелия отступили друг от друга, усмешки угасли, Ашамадер отпустил руку лунницы, обернулся к мужчинам.

— Куда вы задевались? — рявкнул он.

— Обрушился свод в —

— Неважно. Возвращаемся к Шигеду. Мардук, как вы выглядите!

— Эстлос, ты и сам —

Кикур остановил их взглядом.

— Нынче непросто поверить, — сказал он Аурелии, — но еще недавно они служили в Серой Гвардии Семипалого. Приехали сюда лечить приятеля у пергамских текнитесов. Крепко обязаны Ашамадерам.

Аурелия постучала пириктой по сваленной колонне.

— Я все же должна сперва переговорить со стратегосом. Прости, эстлос.

Кикур взглянул из-за развалин на дворик Библиотеки и махнул Аурелии. Все пошли за ним.

Стратегос Бербелек о чем-то спорил там с Метоном Меситой. Двое хоррорных стискивали в охапках перевязанные веревками толстые пачки книг. Завидев Аурелию и эстлоса Ашамадера, Метон указал на них стратегосу.

Бербелек отдал хоррорным короткий приказ и подошел к Аурелии. Та вернула ему пирикту. Бербелек перевел взгляд с лунницы на вавилонянина и обратно. Приподнял брови. Разве Форма настолько очевидна? Аурелия неуверенно усмехнулась и шлепнула себя по бедру.

Кикур раскрыл рот, но под взглядом стратегоса замер, не успев произнести ни слова. Бербелек хлопнул себя риктой по голенищу югра и отошел. Отходя, оглянулся через плечо на измазанных людей Ашамадера — раз, затем второй и третий.

Кикур громко вздохнул и театральным жестом утер со лба пот, размазав по лицу темный пепел.

— Ну, раз мы остались в живых, теперь нам точно должно повезти. Позволишь, эстле? — После чего повернулся к Урчу и Забахаю. — Но если у вас успели увести наших кляч, головы оторву. И, конечно же, вам придется как-нибудь объяснить мне, откуда наш несокрушимый виктор знает пару таких босяков, как вы.

Те переглянулись, смущенные.

— Мы никогда раньше его не видели, эстлос. Ведь мы бы не забыли.

* * *

— Гиакинф, юноша многочисленных достоинств и необычайной красоты, прославился своими добродетелями во всем Лакедемоне. Он пробуждал горячие чувства как у смертных, так и у бессмертных; не устоял пред его очарованием и сам Аполлон. Дружба и любовь между смертным и богом, даже если она истинна, никогда не безопасна для смертного. Случилось так, что Гиакинф и Аполлон хвастались друг перед другом в умении метать диск. Гиакинф метнул его высоко и далеко, однако бог — еще дальше. Юноша, желая быстрее повторить бросок и произвести впечатление на любовника, побежал вслед диску. Тот же отскочил от земли под таким углом, что ударил юношу в висок. Гиакинф пал с разбитой головой. Кровь, брызнувшая из его раны, оросила лепестки растущих в том месте цветов; керос содрогнулся под тяжестью отчаяния бога, и пятна кровавого багреца навсегда вошли в морфу цветов. Взгляни. Именно оттого их так и называют.

— Красиво.

— Возьми. Не сожги его ненароком.

— Спасибо.

— По другой версии легенды, это завидовавший Гиакинфу Зефир внезапным порывом ветра вызвал фатальное изменение направления полета диска. Хм, знаешь ли, зачем я это тебе рассказываю?

— Да уж догадываюсь. Все говорят ему то же самое, Яна громче остальных: ни для одного смертного пока что попытка противостоять Силам не закончилась добром, пусть не совершает самоубийства ради плана Госпожи, и так далее, и так далее. Ты следующий, Кикур?

— Нет-нет, я переживаю о тебе, не о стратегосе Бербелеке, какое мне до него дело. Говоришь, что он любит тебя, что тебя уважает, что ты подружилась с его дочерью. Возможно. Верю, что так оно и есть. Но в конце — в конце они всегда поэтически оплакивают нас, однако именно наша кровь окропляет землю.

— Я — риттер!

— Помню, ты ведь это непрерывно повторяешь, будто боишься позабыть. Но прежде всего ты остаешься Аурелией; когда б ты обладала волей, то сумела бы вырваться из этой Формы и —

— Прочь!

Он отскочил, это пламя обжигало по-настоящему, у него затлели рукава рубахи, еще даже не застегнутой.

— Значит, вот как! Понимаю. — Он окинул взглядом цветущий луг. Отыскал дрожащую завесу переливчатого сверкания, подошел, погрузился в радугу, расплывшись в ней половиной тела. Прищурившись, оглянулся на Аурелию. — Мне не следовало сомневаться, когда ты говорила, что не аристократка. Ты не аристократка. — Тут он сильно чихнул. — Подхватил из-за тебя насморк, — пробормотал он, вытирая нос. — Ты ввергаешь меня в жар. — Криво усмехнулся. — Потом целый день трясусь от холода. — В последний раз оглянулся на луг. — Когда-нибудь здесь будут расти огненные аурелисы, — сказав так, он исчез в радуге.