Иные песни

Аурелия так и не подняла взгляд на Кикура. Она сидела на земле со скрещенными ногами, вертя в пальцах гиацинт. Над раскинувшимся в бесконечность солнечным лугом танцевали бабочки. Одна присела ей на голову, голубые крылышки развернулись на темной коже. Аурелия понюхала сорванный цветок. Те, что росли вокруг, были раздавлены и обожжены, гиппирес еще минуту назад занималась здесь любовью с вавилонским аристократом. Ашамадер немало платил хранителям Флореума, чтобы те не только впускали его в любое время дня и ночи, но, главное, чтобы не обращали внимания как раз на такой вот мелкий вандализм. Аурелия ни мгновения не предполагала, что она — первая, кого он сюда приводил.

Она тихо рассмеялась себе самой — гиацинту — припомнив, с каким пылом Кикур выпытывал ее о подробностях жизни на Луне. Девушка была уверена, что он все изменит и приукрасит, когда станет рассказывать о них, о ней. А рассказывать — будет; она же видела, как, слушая, он предвкушает это грядущее удовольствие, видела эту сытую улыбку, не для нее предназначенную. Он не мог сдерживаться.

Но дело в том, что она также не могла сдерживаться. Могла полететь со стратегосом в Амиду, однако предпочла остаться в разрушенном Пергаме, плавиться в радостном вожделении земного аристократа. Что бы он ни видел в ней, было это нечто совершенно иное, нежели то, что в себе до сих пор видела она. Удовлетворение Аурелии, возможно, не станет настолько благородным, но — не менее насыщенным.

Завязав эгипетскую юбку, Аурелия вышла сквозь радугу на песчаную тропку, вьющуюся между геометрическими бесконечностями света. Коридор, непрерывную спираль тысячи оттенков, она миновала, не повстречав ни одной живой души. Флореум с начала осады оставался закрыт для гостей; впрочем, хранители и раньше не впускали случайных прохожих. Аурелия в задумчивости провела лепестками по лицу. Гиацинт был полевым цветком, растущим на этих лугах. Вчера она провела несколько часов, путешествуя сквозь здешние луга диких цветов, ведомая очередной легендой Кикура — легендой о тайных комнатах кратисты, попасть куда может лишь слепец. В тех комнатах якобы должен был кроме прочего находиться Завет Иезавели и чудесные Драгоценности Света: нематериальные украшения древних мастеров Огня, сверкания которых не в силах вынести ни один смертный.

Хрустальный Флореум Иезавели Ласковой был возведен в 599 году Александрийской Эры текнитесом Бараксидом Пеулипом, опиравшимся на комментарии Провего к Аристотелевым «Оптическим исследованиям», а также истинную Эвклидову «Теорию зеркал», Архимедов трактат «О глазе и свече» и разнообразные произведения учеников Провего по математической и физической оптике. Флореум состоял из ста шестнадцати больших залов, стены и свод которых были хрустальными зеркалами небывалой чистоты и гладкости. Геометрия их взаимного расположения и архитектура света, пронзающего Флореум, были обсчитаны Бараксидом и его софистесами таким образом, чтобы внутри каждого из залов его границы оставались незаметны для человека — бесконечность отражалась в бесконечности. Они входили и выходили в залы сквозь прогибы и отверстия меж зеркалами, маскируемые игрой сияния и ярких отражений.

Во Флореуме всегда царил летний полдень: железный купол отрезал доступ настоящим солнечным лучам, свечение исходило из другого источника. Стеклянной межзеркальной гидравликой непрерывно текли потоки ослепительного тумана: водяного пара, преморфированного к Форме Света. И пусть Флореум не пострадал во время осады Пергама, через столько-то веков ни одна неживая Субстанция не могла противостоять распаду и деградации. Треснуло некоторое число зеркал, уничтожая иллюзию дюжины лугов. Кикур показывал Аурелии один из таких залов: мир расколотый, сколиоза света и видимости — протягиваешь руку, и рука исчезает, появившись, скрученная в неправдоподобной какоморфии, на сотне далеких горизонтов. Кикур показал ей и луга, где хрустальная гидравлика была повреждена, где, вероятно, треснули невидимые стеклянные трубы. В час сумерек, когда холодная тень опускалась на железный купол Флореума, и разница температур приводила к временному напряжению конструкции, проявлялись крохотные повреждения в стекле, и над светлыми лугами, на цветы, бабочек, птиц и теплую землю, прямо из небесной бесконечности изливались облака текучего блеска.

Он предостерег ее, что нельзя взглянуть на него и не ослепнуть, — но что ослепит риттера Огня? Она взглянула. Свет выползал из ниоткуда, из невидимого отверстия в воздухе — робкая личинка, сжатая в кулак рука ангела Солнца. Аурелия вошла в ее хватку. Кикур крикнул ей вслед. Она раскрыла рот, втянула Туман в легкие. Слишком большой экстаз, чтобы назвать его болью. Повернулась к Ашамадеру. Тот прикрывал глаза предплечьем. Она подошла к нему, женщина-феникс, крепко обняла, сияние вытекало изо всех ее пор, поцеловала — золотистое сияние вырвалось меж их сомкнутыми губами. Там впервые соединились их тела, в великом свете, в облаке влажного огня.