Иоанн Грозный (СИ)

         Приложившись к иконе, перекрестившись, Матвей   оглядел товарищей. Спешиваясь целовать, они ежились на ветру, колеблясь в предстоящем подвиге. Алые рукава кафтанов московских, рязанских, коломенских, серпуховских, тверских, ярославских, нижегородских стрельцов - неуважаемой пехоты выглядывали из-под нагрудников. Высокие колпаки шлемов играли в свету. Стрельцы покусывали усы, удерживали лошадей, готовых скакать, вперед ли, назад. Скорее бы началось да кончилось! Вертели головами на наемников.

         Ханские мурзы, нарядным роем окружившие своего повелителя, выехали на пригорок. Побелевшая с прошлого года борода Девлет-Гирея легла на плечо. Он  из-под еще черных бровей глядел на преградившее движение крымчакам московское войско. Присутствие янычар и османского посланника  заставляло хана показывать более уверенности, чем он испытывал. Властным жестом Девлет направил конную массу в обе стороны. Колыхнулись татарские и османские бунчуки. Лились по ветру привязанные к пикам конские хвосты, распластались зеленые с вязью сур знамена. Крымское войско раздвинулось готовыми захлопнуть добычу створками. Девлет улыбнулся османскому мурзе. Справно, как  на учениях, янычары  выкатили дотоле скрытые за всадниками  пушки. Пламя фитилей терялось в ослепительном полыме июльского солнца. Слабый радужный ореол нагретого воздуха подрагивал над кочевым стадом. Пахнуло нефтью.  Гавкнули пушки. Сцепленные цепями ядра полетели на русских конников.

         Рядом с Матвеем попадали товарищи. Повисли на стременах. Вырванные с седел. Взлетели на воздух. Оглушенные пальбой лошади метались, ломая строй. Матвеин батя ударил обезумевшую кобылу по лбу плашмя саблею. Лошадь повернула от татар, огибая лагерные рогатки. Среди воя раненых и предсмертных хрипов, Малюта встал над загривком  вороного. Выпученные глаза его блистали, готовые колотить своих и чужих. Толстые волосатые пальцы до хруста сжимали рукоять. Григорий Лукьянович взмахнул саблею и зло пришпорил вперед. Сто шагов под палящим солнцем с саблями наголо с комьями земли, вырывавшимися из-под копыт, слили в единый порыв похвалявшуюся юность. Наши доскакали до янычар, перезаряжавших пушки, обрушили на головы разящие удары. Янычары кинули пушки и сыпанули по полю. Малюта с решимостью пасть или победить, вертя занесенной окровавленной саблей, обернулся и ждал вступления в бой земской конницы. Та переминалась с копыта на копыто. Всадники повернули головы. Малюта отследил их взгляд. Во фланг опричникам неслась густая масса ногайской конницы. Ощеренная пиками толпа отрезала опричников от земцев. Малюта протрубил в рог. Увлекшиеся опричники еще рубили, гоня пушкарей. Матвей рассек черный чуб с фескою турецкому заряжающему до того, как услышал повторный сигнал к отступлению.

         Красная линия земского войска медленным строем отодвигалась за  окопы, где чернели зевы орудия. За отрядами проглядывала широкая серебряная лента Оки.

- Обходят! – сказал Воротынский, когда остроглазый отрок Василий Скопин-Шуйский сообщил ему о боковом движении ногаев, смещавшихся вдоль высокого берега вниз к Серпухову.

         Воротынский сидел на смирной трехлетке в окружении Мстиславских, Шуйских, других знатных московских семейств с отпрысками. Иван Андреевич, старейшина опального выводка, ревниво прислушивался к приказам Воротынского, подпитывал внутренней силой дальнозоркие глаза, сопровождавшие каждое действие московских и союзных полков. Иван Андреевич с жадностью жалел, что не его поставили командовать войском, обошли разрядом. Но такова была воля государя. Для того и Разрядная книга –  лишь совет, не руководство. Вместе с тем, противостоять  превосходящим силам противника – тяжкий жребий. Иван Андреевич сомневался в победе,  кликал ближе сыновей. Не лезьте, будет сказано, чего делать! наря гоня пушкарей. а сжимали рукоять.  своего вороного. Старый Федор Иванович один дряхлой рукой помахивал саблей. Потеряв с возрастом голос, шептал Ивану Андреевичу  поддержать опричников ударом основных сил. Было видно: они возвращались, ведя  висевших на плечах преследовавших ногаев.

- Скажи палить пушкам! – криком  посоветовал Иван Андреевич Воротынскому.

         Под дружным залпом легких пушек  ногаи рассеялись бы, но они прилипли к опричникам. Неминуемо урон понесли бы и свои. Воротынский покривился на охочий яд воодушевленного Ивана Андреевича и стал ожидать разрешения погони, застыв с поднятой  красной тряпкой, сигналом пушкарям, в накрытой рябыми  пятнами руке.