Иоанн Грозный (СИ)

         Оглушающий топот и пыль неслись спереди и сбоку. Ощущалось ворочавшееся сильное тело. Землисто бледный Василий Шуйский отвернулся к братьям. Молодожен Дмитрий, привстав в стременах, выглядывал  отчаянного тестя.  Ноздри трепетали, щеки за взъерошенными усами дулись.  Не терпелось врезаться в серую массу ногаев, явить потомственную храбрость Шуйских. Переглядывался с малолетним зеленым умом Александром. Тот во всем полагался на Дмитрия. Поскачет, и он за ним. Драться - вместе. Восьмилетний Иван прилип к лохматой шее низенького иноходца.  Впервые вывезенный в поле, он тоже кинулся бы на врага, да как-то ноги онемели, а длани сделались каменными.

         Воротынский упрямо не предпринимал ничего. Знать теснилась к нему, то и дело оборачиваясь на серебристую Оку, где по приказу воеводы сожгли мост. Бежать было невозможно, так реку можно перейти по мелководью, его полки и прикрывают.

         Толстый зверь продолжал ворочаться в застлавшей небо пыльной тьме. Воротынский чуял: удар падет на наемников. Те слышали приближение опасности и спешно затягивали латы. По звуку воевода определил, что наемники расступились, выпустив вперед копейщиков. Безудержные крики: «Алла! Алла!» - взорвались у строя немцев. Хлипкие разрывы вспоротых лошадиных животов вкрапились в степную симфонию. Шуйские, все двадцать человек, встали родовым клином, оскалились дротиками. Каждый подтянул  локтем раскрытые сабельные ножны. На русую бородку Василия Шуйского из серой пыли брызнуло полосой крови. И вдруг смертоносным валом выскочили из пыльного смерча крымчаки. Федор Иванович и Иван Андреевич успели неуслышанно окликнуть: «Умрем, не посрамим дедов!», как вздрогнули от обломков копий, сломанных о круглые турецкие щиты. Сверкнули молнии сабель. Василий и Дмитрий весом налегали на сабли, выдерживали косые удары, отводили прямые. Василий  успели затолкать в середину родни  младых Александра и Ивана – Пуговку, не знавших смерти, лезших с потешным оружием бить ворога.

         Юзбаши орали, отзывая своих на иную задачу. Удар был отвлекающий. Основные силы огибали русских.  Телеги  со снаряженьем и пушками проскрипели за конницей. Воротынский дальнозорко глядел, приложив козырьком сухую ладошку. Он слал гонцов развернуть орудия, послать начиненные гвоздями разрывные гостинцы. Пушки гаркнули в серо-сизую мглу. Рев раненых людей и животных сообщил – попали.

         Когда пыль немного развеялась, увидели неприятеля внизу по течению, переплавлявшегося через Оку с конями вброд, а для сухого - на  плотах. Ту переправу знали, там Воротынский заготовил сторожевой отряд. Его смяли. Непрерывно палили турецкие пушки палили, не давая главным русским силам поспеть помешать переправе. Воевода готов был локти кусать от бессилия. С тяжелым сердцем он распорядился отходить за опередившим противником  к Серпухову, лепить разрушенный мост.

         Опричников считали героями, поздравляли не от души. Отягощенной завистью и страхом. Малюта жарко спорил с Воротынским, требуя немедленно ударить крымчакам в хвост. Воевода, удерживая основное войско, нуждавшееся в отдыхе, передал лучших скакунов Шереметьеву. Велел ему с тридцатью тысячью гнаться за Девлетом, преградить дорогу на Москву и в вязком бою дожидаться подхода главных полков. Следом за Шереметьевым послали без роздыха полк Хворостинина. Опричников Воротынский удержал, позаботился о царских избранниках.

         Соперники оказались в парадоксальной ситуации. Русские гнались за перехитрившим  врагом, оказавшемся к Москве ближе, чем  защитники. Воротынский, ужасаясь  Иоаннова гнева, ночью отправил гонца к нему в Новгород, что победа одержана.

         Иоанн получил донесение на пиру, празднуя женитьбу шурина и нового любимца Григория Колтовского. Доброе известие родило государев тост. Иоанн длинно высказался о славе нашего оружия. Все верили, что Воротынский не солгал. Пиршество продолжилось со смехом, веселым не для всех потоплением в Волхове осужденных новгородских  боярских отроков. Где царь, там и наветы.

         Шереметьев нагнал Девлета на следующий день на подступах к столице. Выполняя приказ Воротынского, он приказал обогнуть хана, дабы встать между ним и Москвою. Татарское войско превосходило русский отряд вчетверо. Вида многочисленной прекрасно вооруженной крымской, ногайской, турецкой молодежи, лихо гарцующей на маленьких степных скакунах, пускающей в русских стрелы, осыпающей их дротиками, стало достаточно, чтобы душа Федора Васильевича Шереметьева дрогнула. Он  приказал остановить коней. Воеводин послух не успел поднять ни сорвавшегося с луки щита, ни сабли, упавшей с лопнувшей перевязи. Боковое движение превратилось в бегство.

         Вступив в Москву, Шереметьев объявил Думе и жителям, что явился защитить столицу. Князья Юрий Токмаков и Тимофей Долгорукий, бывшие  воеводами обороны, сдержанно приняли беглеца. Запершись в Кремле, все трое ежедневно обходили стены, проверяли готовность расставленных пушек, считали ядра и порох.