Получив грамоту, Стефан остановил свой ход, временно довольствовался прежними успехами. Иоанн казнил в Пскове пойманного Шенкенберга, дождался рапорта об отражении шведов от Нарвы, нашего единственного балтийского порта, и в связи с прекращением военных действий уехал в Москву.
В январе 1580 года Иоанн созвал знатнейшее духовенство в столицу, объявил всем на соборе, что отечество в опасности: литовский, турецкий, крымский, шведский государи, ногаи, поляки, угры, лифляндские немцы хотят истребить Православие, в казне же недостаток средств на войну. Войско скудеет и нуждается, монастыри богатеют. Множество сел, земельных угодий находятся у епископий, служат только для
Иоанн умножал войско. Особые чиновники ездили по городам и весям, принудительно пополняя полки. Выискивали тех детей боярских, кои бегали службы, наказывали их телесно и за порукою родителей отсылали в Псков и Новгород. Отроки рубили себе большие пальцы, показывая назначенным лекарям, что не способны по увечью держать мечи. Москвичам, рязанцам, ярославцам и суздальцам казались далекими от дворов северные земли, была им непонятна война расширения границ. «Царь блажит, царь чудит», - были то самые мягкие шептания в углах боярских теремов, где матери, лишаемые сыновей, ревели в голос, отцы хмурились.
Осень и зима остановили блестящие успехи Батория. Наемники требовали денег, свои – отдохновения. Расположив войско в привольных местах близ границы, король спешил на сеймы в Вильно и Варшаву просить у панов новых налогов и людей. В Вильно переменчивая шляхта встретили его громогласными благословениями, в Варшаве – мрачными лицами и ропотом неудовольствия. Ливония была ближе Литве и менее занимала Польшу. На Батория клеветали, будто он стремится пополнить войсковую казну для возвращения в Трансильванию. Подобно Генриху Анжуйскому, провинциальный беспокойный трон ему не дорог. Выступая на сеймах, Стефан отстаивал необходимость войны, убеждая, что русский медведь, подобно прусскому, должен быть не ранен, но добит в логове: в Пскове и Новгороде.
Смущенный потерями людей и городов, Иоанн, напротив, искал мира, диктуя для Батория: «В прежних московских перемирных грамотах содержались разные слова, внесенные в них с ведома твоих послов. Ты мог отвергнуть сей договор, но для чего укоряешь нас обманом? Для чего без дела и столь грубо выслал наших послов из Кракова? Писал к нам в выражениях язвительных? Забудем слова гневные, вражду и злобу. Не в Литве и не в Польше, а в Москве издревле заключались договоры между нашими державами. Не требуй иного. Здесь мои бояре с твоими уполномоченными решат все затруднения к обоюдному удовольствию наших стран». Московский гонец, привезший грамоту Баторию, имел от царя тайную инструкцию добавить на словах, что, вопреки написанному, московиты готовы смирить гордость и отправить делегацию бояр в Вильно или Варшаву, куда король укажет, для заключения твердого мира. Умеренность бесполезная: Баторий давал царю пять недель, чтобы передать Польше Новгород, Псков, Великие Луки, Витебский и Полоцкий уезды и всю Ливонию.
Иоанновы послы думный дворянин Пивов, дьяк Петелин, главный – стольник князь Иван Сицкий летели в Вильно медленно, как велено. И Баторий, не дождавшись, снова вторгся в Россию. Вторжение воспринималось Иоанном верхом вероломства. Он не ждал войны в конце лета, когда военные кампании обыкновенно заканчивались. Иоанн вынужденно советовался с Думой и слал гонца Шевригина к императору Рудольфу и папе, прося вступиться. В грамоте к Рудольфу Иоанн убеждал, что Стефан воюет, мстя за дружбу с его покойным отцом, что поляки такие же враги немцам, как и русским. Папе царь жаловался на связь Батория с турками, уверял, что желает совместно с европейскими государями выставить войско на султана и быть на то в беспрестанных дружественных отношениях с Римом. Не зная, где ударит Баторий, Иоанн рассредоточивал войска от Новгорода и Пскова до Смоленска и окского берега.